ЧАСТЬ 1
немного насилия, глупость и сумбурность, херт-комфорт, в некотором смысле андерейдж
глава 1, 3К словБинтуя пальцы, Олли думает о том, что ему следует забыть этого человека. Что ему следует вычеркнуть его из головы, из сердца, из своей жизни. Забыть о ласковой улыбке и лучистых глазах. Не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать. Но тонкие струйки крови стекают по руке и пишут на его коже одно единственное имя. Имя, которое стало смыслом его жизни.
Марко.
Олли вздыхает и падает на кровать, баюкая израненную кисть. Он с тоской смотрит на гитару и перепачканные струны, устало думает о том, что нужно немедленно их почистить, но сил нет. Ни на что. Ни физических, ни душевных. Он устал, он измучен, он постоянно витает где-то в своих думах, забывая о реальности. И только один единственный человек способен вернуть его на землю. Человек, который не замечает, который игнорирует, который, кажется, не испытывает к Олли ни малейшей доли симпатии.
Это больно — любить безответно. Находиться поблизости, но не иметь возможно быть рядом. Смотреть, но самому оставаться незамеченным.
Все, что он делает — лишь для Марко. Бесконечные часы игры на гитаре, вранье, чтобы попасть в его группу, даже модные шмотки, одолженные у одноклассника — все это призвано доставить его к намеченной цели, но вместо этого лишь отталкивает.
Олли со стоном закрывает лицо руками, когда в голове всплывают воспоминания того, как Марко смотрел на него, напялившего новые, чересчур уж узкие брюки, — с неприязнью, даже отвращением. Тогда стало больно и стыдно, он стушевался и остаток репетиции гипнотизировал взглядом стену, смотрел куда угодно, но только не на их лидера, который, кажется, всеми силами старался забыть увиденное.
Олли никогда не считал себя красивым, кем-то, кем можно было бы увлечься. И нравится кому-то он тоже никогда не стремился. Он был самым обычным школьником — учился, делал домашку, гулял с друзьями. А потом увидел Марко — и реальность померкла. Реальность, весь мир сузились до одного единственного человека. Это все изменило. Это изменило его. Хотелось быть лучшим, и непременно во всем. Во всем, что нравилось Марко.
Олли помнил, как на трясущихся ногах, с бурей внутри подошел к Марко, лепетал что-то восторженное про его голос, про манеру вести себя с публикой, про то, как его заворожила энергетика и обаяние, а тот лишь посмеялся и отмахнулся. Это стало первым ударом, но Олли решил для себя, что непременно докажет тому, кто разом занял все его мысли, что он чего-то стоит.
Гитара прочно обосновалась в его комнате, а вскоре — ложью и непомерной наглостью, которой он сам от себя не ожидал, — он оказался в одной группе с предметом восхищения.
Олли думал, что попал в сказку, а на самом деле оказался в кошмаре. Марко просто не хотел его замечать, игнорировал, а если они и пересекались взглядами — в глазах у того плескалось что-то такое, что Олли понимал — у него нет шансов. Никаких.
Он с тоской смотрел на то, как Марко общается со своими сверстниками, шутит и улыбается им, прикасается к ним — и чувствовал себя никчемным. Ведь никогда Марко не коснется его так, никогда не улыбнется ему так. Только и оставалось, что засыпать на мокрой от слез подушке, а во сне мучиться снами о несбыточном, снами, которые заставляли кровь бурлить и кипеть в сосудах.
Недосып, постоянный стресс и боль в груди убивали Олли, и в мозгу билась лишь одна мысль: он хочет сделать Марко своим, только вот этого не хочет сам Марко. А значит, нужно забыть, найти другую цель, сдаться. Потому что смотреть в равнодушные, а подчас даже злые глаза того, кого ты любишь — невыносимо. Делать все, но не получать ни малейшего отклика — ужасно больно. Но он упорно продолжал доводить себя, потому что альтернативы не видел. Да ее и не было.
Вот и сейчас он терзает себя лишь с одной целью — научиться играть как можно лучше. Чтобы Марко был им доволен. Чтобы у того был самый лучший гитарист. Но единственное, чего Олли смог добиться — это изрезанные пальцы.
Он лежит на кровати и измученный, уставший постоянно бороться организм отправляет его в тяжелый сон, в котором ему все равно нет покоя.
На следующий день Олли чувствует себя больным и абсолютно разбитым. Он передвигается по коридорам музыкальной школы, где они репетируют, медленным шаркающим шагом, то и дело издавая душераздирающие зевки. У него красные глаза, его лихорадит, а в горле подозрительно першит, так что Олли безбожно опаздывает и, когда наконец-то входит в класс, все уже на своих местах.
— Простите, — он виновато опускает голову и семенящим шагом направляется к своему месту. Марко, как обычно, кидает на него короткий взгляд и тут же отворачивается, словно Олли — пустое место. От этого становится еще хуже, и, садясь на стул, он ощущает, что глаза подозрительно слезятся. Олли нервно одергивает рукава, не желая, чтобы кто-нибудь заметил пластыри на пальцах, и шмыгает носом. Совсем что-то расклеился.
— Эй, выглядишь не очень, — их барабанщик — Ансси — смотрит сочувствующим взглядом, и Олли находит в себе силы ободряюще улыбнуться человеку, который из всех друзей Марко обращается с ним лучше всех, без того чванства, которое так присуще двадцатилетним людям при взгляде на школьников.
— Я кажется немного приболел. Все в порядке. Давайте начнем, — он решительно трясет головой — кажется, не очень убедительно и, еще раз оттянув рукава свитера, берется за гитару. Пальцы простреливает болью едва стоит только коснуться струн, но Олли не подает виду.
— Заразить нас всех вздумал? Спасибо, конечно, — басист Мика язвительно усмехается и демонстративно переставляет стул подальше от него, заставляя ощутить жгучую волну стыда и вины.
— Эй. Давайте не ссориться. А ты и правда выглядишь слишком бледно, — Олли замирает, когда Марко начинает говорить, когда чувствует на себе мимолетный взгляд, наконец-то, наполненный чем-то помимо равнодушия, но чем - понять не удается.
В груди теплеет, и почему-то хочется разрыдаться. Олли яростно трет нос, стараясь скрыть свою реакцию, а после чихает. Быть может, ему и правда лучше пойти домой и отлежаться…
— Так, ну все. Марко, смотри, сегодня все против репетиции, — Ансси, потирая ладони, выжидающе смотрит на Марко хитрым взглядом, и тот спустя какое-то время вздыхает и кивает, вызывая радостный всплеск эмоций. Олли переводит взгляд с одного согруппника на другого не понимая, что творится.
— Можешь идти домой, не будем мы сегодня играть, — Мика отставляет в сторону инструмент и начинает натягивать куртку, пока вокруг царит радостное оживление. Все носятся и переговариваются, что-то обсуждая, и Олли ощущает себя потерянным и брошенным, пока Ансси не приобнимает его за плечи, заставив вздрогнуть.
— Что значит «домой»? Олли вообще-то приглашен на мой день рождения. Приглашаю кстати, — Ансси смеется в ответ на его ошарашенное лицо, и ласково треплет волосы.
— О, серьезно? Ты хочешь напоить малолетку? — Мика кривится, разглядывая Олли неприязненным взглядом, и он внезапно ощущает такое ужасающе опустошение в груди, что хочется свернуться в калачик прямо здесь и больше не существовать. Очевидно, что-то отражается в его лице, потому что Ансси тут же раздраженно вскидывается:
— Да прекрати ты уже, надоел. К тому же у нас будет сок, — раздражение во взгляде Ансси моментально сменяется доброжелательностью, когда он оборачивается к Олли, и тот ему безумно благодарен за поддержку, но он все равно поневоле смотрит на Марко.
Хоть день рождения и у Ансси, его мнение, почему-то, все равно самое важное и решит все. Но Марко просто молча наматывает шарф на шею и ни на кого не смотрит, погруженный в какие-то свои мысли, и внезапно в груди поднимается злость. Так что Олли просто поднимает голову и мило улыбается:
— Спасибо за приглашение. Извини, у меня совсем нет подарка для тебя, но все равно с днем рождения тебя, — он немного нерешительно тянется к Ансси, и тот радостно сжимает его в тисках, заставив ойкнуть, а после засмеяться.
Когда они наконец-то выходят из здания, на улице уже темнеет, и снег серебрится в свете фонарей. Олли вдыхает морозный воздух и поправляет лямку футляра от гитары, врезающуюся в плечо. Он правда не понимает, почему согласился что-то отмечать в компании взрослых и малознакомых людей, но идущий позади Марко вызывает в груди привычную бурю эмоций, и всякие сомнения исчезают.
Ансси, заметив, что ему тяжело и неудобно, забирает гитару и вновь треплет волосы. Он ненамного выше, но мощный, у него темные, чуть вьющиеся волосы, ямочки на щеках и красивые зеленые глаза. Олли думает, что, возможно, он мог бы влюбиться в этого парня — такого забавного и дружелюбного, он бы хотел этого, но сердце болит и ноет, едва стоит только подумать о чем-то подобном. В сердце, кажется, навсегда поселился лишь один человек, и Олли правда страшно и больно от осознания этого.
В съемной квартире Ансси не очень прибрано, но уютно, и все располагаются с полным комфортом. Олли чувствует себя здесь не к месту, но вскоре их небольшая компания пополняется еще пятью или шестью человеками, и на него больше никто не обращает внимания. Он слоняется без дела, а после хватает стакан с соком из кухни и усаживается на невысокий широкий подоконник. Наблюдает с улыбкой, как все вокруг него смеются и выпивают, как именинник принимается кружить какую-то девушку в шутливом вальсе, и только выпив половину стакана понимает, что в нем был не только сок.
Алкоголя немного, но этого хватает, чтобы к щекам прилила горячая кровь, а его и без того лихорадочное состояние подкрепилось опьянением. Перед глазами все слегка плывет, и Олли чувствует, что твердых уверенных шагов у него сейчас не получится.
Марко тоже пьет, только гораздо больше и не мешая спиртное с еще какими-то напитками. Создается впечатление, что он просто методично напивается, но в комнате достаточно много людей для того, чтобы на это кто-то обращал внимание. А после Олли ощущает, как тяжелый взгляд скользит по его телу раскаленным добела ножом и дергается, проливая на себя остатки коктейля, если это можно так назвать.
Марко правда смотрит на него — не отрываясь, прямо в глаза, и в его зрачках застыла какая-то обреченная жадность, что невероятно пугает и одновременно печалит. А потом того толкают в плечо, призывая к чему-то, и он радостно смеется, отворачиваясь, разрушая момент. Олли горько смотрит на дно стакана.
Через пару минут Ансси зовет с собой несколько человек в магазин потому что, оказывается, у них закончился алкоголь и нужно успеть до восьми в ближайший супермаркет. Тукиайнен вызывается сразу — ему просто необходимо проветриться. К ним присоединяются та самая девушка, с которой танцевал Ансси, еще несколько парней и, неожиданно, Марко.
Мороз практически моментально прочищает голову, и Олли, прислушиваясь к разговору сладкой парочки, медленно плетется по дороге позади них, процессию же замыкает Марко со своими друзьями, и все они над чем-то заливисто смеются. Идти достаточно долго, ветер щипает за нос и щеки, и Олли спешит натянуть на голову капюшон, потому что заболеть сильнее ему не хочется. Он думает над тем, как бы незаметно уйти и не обидеть Ансси, но про него, кажется, уже все забыли, так что это не должно составить большого труда.
Людей на улицах уже мало, или это просто малолюдное место. Вообще кажется, что они единственные, кто сейчас жив в этом городе. Двое парней обгоняют Олли и начинают что-то обсуждать с Ансси и его девушкой — кажется, что именно и сколько им покупать, отходя далеко вперед, когда он слышит глухой удар и крепкое словцо. Олли резко оборачивается как раз в тот момент, когда Марко пытается подняться с мостовой, тяжело упираясь рукой в брусчатку и неуверенно покачиваясь.
Олли колеблется какое-то время, решаясь, подойти или нет, и понимая, что они остались практически одни, но после все же делает неуверенные шаги навстречу.
— Ох, кажется, мне уже хватит, — Марко посмеивается, все еще не в состоянии принять вертикальное положение, и Олли хватает его за руку, помогая подняться. Пальцы у того практически ледяные и покрасневшие, и Олли машинально обхватывает их своими руками в стремлении согреть, не особо осознавая свои действия.
— Черт, — Марко шипит, приваливаясь спиной к ограде и не спеша вырывать свою руку из захвата, чем Олли бессовестно пользуется, — ты такой горячий.
Олли замирает, не веря своим ушам. Он медленно поднимает голову, смотря на Марко снизу вверх, и машинально поглаживая его крупную ладонь пальцами.
— Иди сюда… — тот, очевидно, совершенно не соображает, что делает, но Олли не может сказать, что подобное его задевает или волнует. Потому что его привлекают ближе, заставив уткнуться лбом в грудь, а после Марко запускает ладони ему под капюшон, обхватывая лицо и шею с блаженствующим мычанием.
— Ох, потрясно. Какой же ты горячий, — Марко елозит по затылку, путаясь в длинных прядях, а большими пальцами поглаживает скулы и все тянет, тянет на себя, буквально вжимая Олли в свое тело.
Который боится пошевелиться. Он не верит в то, что сейчас происходит, но полон решимости стоять на этом чертовом мосту так долго, как того позволит уровень алкоголя в крови Марко. Потому что можно быть уверенным — как только тот немного протрезвеет — все уйдет. Он опять станет незаметным, непривлекательным, нелюбимым и несмышленым малолеткой, на которого такой, как Марко, никогда не обратит внимания.
Тем временем тот трет ему шею своими ледяными пальцами, вызывая мурашки по всему телу и Олли, испытывающий страх от собственной смелости и дерзости, предпринимает шаг. Под недоуменным взглядом он расстегивает тому куртку, смотря в ответ неуверенно и виновато, следом расстегивая свою, тут же ощущая поток ледяного воздуха, а после обнимает, цепко обхватывая руками за талию и прижимаясь так близко, как только это возможно. Марко и правда замерз — это чувствуется по тому, какой он холодный, и температурящий, до сих пор не избавившийся от горячительного свойства алкоголя Олли жмется и трется, стремясь поделиться теплом. Руки на его шее замирают, но его не отталкивают.
Они одни стоят под фонарем, пока их обдувает пронизывающий ветер. Олли страшно и он боится пошевелиться, так что остается только судорожно дышать куда-то Марко в грудь и обнимать за талию, опасаясь потерять сейчас этого человека.
— Олли, — мягко выдыхают где-то над макушкой, и стайки мурашек на этот раз вызваны не холодом. В голосе у Марко — усталость и какой-то надлом — Олли слышит эти нотки так отчетливо, будто его настроили, как приемник, на одну волну — волну этого человека. Ему хочется, чтобы в голосе Марко больше никогда не было слышно ничего подобного. Так что он не отвечает, только сжимает еще крепче. — Что же ты делаешь, Олли… — руки вновь принимаются перебирать волосы на затылке, только они теперь еще и слегка массируют шею, и ему хочется расплакаться от того, как это приятно, расплакаться от той бури эмоций, что поднимается сейчас в его душе. — Тебе бы следовало быть как можно дальше от меня… — голос Марко тих, но, вопреки болезненным, ужасным словам его тело говорит совсем иначе — оно не отстраняется, оно жадно пьет тепло Олли, и тот может слышать бешеное сердцебиение под щекой.
— Почему? — на глазах вопреки всему — слезы, и Олли поднимает заплаканное лицо, сквозь влажную пелену стремясь рассмотреть лицо человека, который стал смыслом его существования.
— Я могу причинить тебе боль. Очень сильную боль. — Марко серьезен. Он перемещает ладони на лицо Олли и смахивает пальцами соленые капли, внимательно смотря в глаза и словно гипнотизируя. Вызывая внутри удушливую волну отчаяния. Потому что Олли не верит, он не хочет верить в то, что его сейчас отвергают, что его мягко — но отталкивают. Что он не нужен.
— Но ты ведь хороший… Я верю, что ты все наговариваешь! Ты просто не можешь, я ведь… — он умолкает, проглатывая окончания фразы. Слово не может сорваться губ. Сладкое, болезненно-острое, желанное — оно не хочет покидать горло, придушенное страхом и стыдом. Олли сглатывает комок и жмется к Марко еще отчаяннее, не прерывая зрительного контакта, с силой сжимая пальцы на его боках и чувствуя, как под пластырями опять открываются порезы.
— Боже мой. Я все это время относился к тебе как пустому месту, а ты меня любишь?! — Марко трясет его за плечи, и слезинки начинают бежать быстрее, срываясь с подбородка. Они больше не обмениваются теплом, а пелена перед глазами Олли застилает все еще быстрее и плотнее, чем раньше. Он уже не может сдерживаться.
— Какой же ты глупый и жалкий, — буквально выплевывает Марко с непередаваемым отвращением, и рыдания наконец-то врываются в морозный воздух.
— Да, глупый. Да, жалкий. Оскорбляй меня, если хочешь, только не игнорируй. Все что угодно, только больше не делай из меня пустое место, — Олли яростно растирает слезы по лицу, шипя эти слова как будто в бреду жарким шепотом. Он видит, как темнеют у Марко глаза, как играют желваки на скулах, а в глазах застыло странное, жадное выражение.
— Что угодно? — Марко горько усмехается, и от этой усмешки по коже бежит мороз. — Как пожелаешь, — черты его лица искажаются злобой и ненавистью, а руки стягивают с головы Олли капюшон, после сгребая волосы в кулак и заставляя опуститься на колени. Пальцы больно, до искр из глаз оттягивают пряди, и Олли правда страшно от такого Марко. — Раз ты и правда готов стерпеть все, что угодно — отсоси мне, — Марко растягивает губы в жесткой улыбке, с наслаждением смотря на коленопреклонённого, заплаканного подростка у своих ног.
Он быстро расстегивает брюки, и звук разъехавшейся молнии плетью стегает по натянутым нервам. Олли не верит в то, что сейчас происходит, но не сопротивляется, когда перед глазами оказывается напряженный, стоящий член, и лишь беспрекословно берет его в рот, стоит только руке сжать волосы сильнее и толкнуть вперед.
У него совсем нет опыта, орган во рту не помещается и то и дело перекрывает глотку целиком, вызывая панику. Слезы начинают бежать с удвоенной силой, он практически ничего не видит — просто повинуется яростным, жадным движениям и старается не задеть плоть зубами. Содержимое желудка рискует вернуться во внешний мир с каждым толчком, он давится и задыхается, но Марко не разрешает отстраниться даже на секунду, трахая его рот быстро и жадно. Олли бы рад абстрагироваться, почувствовать, что это все происходит не с ним, а с кем-то другим, но не может. Страшная реальность наваливается неподъемным грузом, и на очередном толчке он, чувствуя, как слезы смачивают губы, хватает член пальцами, умоляя этим дать передышку.
Внезапно толчки заканчиваются, его отпускают, позволяя упасть на четвереньки, и Олли, упираясь пальцами в снег, откашливается, сотрясаясь в тихой истерике. Марко вверху звенит пряжкой ремня, но школьник не решается поднять голову. Впрочем, буквально через несколько секунд его, бережно поддерживая за израненные руки, пальцы которых выглянули из рукавов свитера и куртки, заставляют подняться на ноги.
— Блять, что я делаю… Господи, Олли… Олли, прости меня, я такая мразь, боже, — его обнимают, прижимая к себе, и это становится последней каплей — почувствовав тепло человека, который сейчас унизил его и морально уничтожил, Олли принимается горько рыдать, не решаясь оторваться лицо от груди Марко и посмотреть тому в лицо, вытирая слюну с губ.
— Олли, Олли, Олли, боже мой, что я наделал… Какое же я чудовище… Олли… Клялся себе, что никогда не причиню тебе боли, а вместо этого… — голос у Марко полон паники и раскаяния, и Олли решается встретиться с ним взглядами. Там — полная убитость и пустота, и становится страшно. Марко легко поглаживает кончики его израненных пальцев, и от этого опаска в груди мешается с щемящей нежностью.
— Я… Я пойму, если ты пойдешь в полицию. Ты должен так сделать, — Марко сосредоточенно и решительно хмурится, наблюдая, как Олли утирает последние слезы и опустошенно замирает посреди моста. — Но ты замерз и у тебя что-то с рукой, так что… Я живу тут неподалеку. Обещаю, — тот вскидывает руки так, будто демонстрирует отсутствие оружия, и Олли незаметно для себя слабо улыбается, — я больше не буду… Ни за что не буду так делать. Пальцем тебя не трону. Клянусь, — он необычайно напуган и серьезен, и, вопреки логике, Олли ему верит, кивком головы соглашаясь следовать за ним куда угодно.
глава 2, 1К словВ квартире у Марко — тихо и как-то пустынно. Нет, тут есть необходимый минимум мебели, стопки книг, тетрадей, рисунков, огрызки карандашей и, кажется, собственноручно расписанные стены, но тут… как будто поселилась пустота. И Олли с опаской ступает в небольшую гостиную, передвигаясь по ковру как дикий котенок — беспрестанно оглядываясь по сторонам и вжимая голову в плечи. А после замечает полный боли взгляд Марко, и ему вопреки всему становится стыдно, так что он быстро делает последние два-три шага и садится на диван.
— Я… Я сейчас, — Марко виновато прячет взгляд и опрометью кидается в ванную, возвращаясь оттуда с небольшой аптечкой.
Опускается на колени перед Олли, смотрит так, будто просит разрешения, и, дождавшись медленного кивка, закатывает рукава свитера, осматривая руки. Пластыри уже кое-где слетели, из-под них видна кровь, и Марко осторожно разматывает каждый из них, являя на свет глубокие и многочисленные порезы.
— Откуда это у тебя? — тихий голос окутывает и успокаивает, пока он смачивает вату в перекиси и, взяв руку Олли в свою так, будто это была самая хрупкая и самая прекрасная вещь в мире, принимается обрабатывать раны.
— Я… играл, — Олли взволнован и заворожен происходящим. От жесткого диссонанса у него, кажется, помутнел рассудок, но ему хочется провести по склоненной голове Марко, почувствовать мягкость его волос и больше не уходить. Наверно, он болен. Болен любовью, одержим ею, заражен безумием — потому что такие желания не верны после того, что случилось на мосту. Но он ничего не может поделать ни с ними, ни с собой.
— Ты играл на гитаре до такого состояния? — Марко заканчивает обрабатывать порезы и теперь мажет их какой-то пахучей мазью. Его взгляд предельно внимателен и даже суров, когда он на мгновение поднимает глаза, всматриваясь в лицо Олли. После утвердительного кивка Марко замирает на несколько секунд, а затем принимается бинтовать пальцы, низко опустив голову. Он как будто сломлен ужасающим ударом, стерт в порошок, превращен в пепел и воздух, и Олли закусывает губу, гадая, что он такого сказал.
— Что… что случилось?
Марко вновь поднимает голову, мягко беря руки Олли в свои, что заставляет замереть и перестать дышать. Олли любуется ним — его скуластым лицом, глазами, тонкими губами, искривленными горестной линией. А тот шепчет:
— Боже мой, перестань смотреть на меня так, будто я какое-то божество, — и после прячет лицо в чужих в ладонях, заставив вздрогнуть.
— Ты изрезал себе всю руку ради меня, а я отплатил тебе болью и унижением. Я тебя не достоин. Я отвратителен, — Марко прерывист дышит. Он кажется сумасшедшим, безумным. У него широко распахнуты глаза, а на дне зрачков — сожаление пополам с желанием. На каждой фразе, на каждом слове — он прижимается губами к каждому порезу, задыхаясь сам и заставляя задыхаться Олли, заставляя думать, что все, происходящее сейчас — сон, фантазия или галлюцинация.
— Не говори так…
— Но это правда. Я хотел уберечь тебя от подобного, отталкивал, но переступил черту, которую сам же и провел.
— Не понимаю, — Олли хмурится, заставляя поднять Марко лицо. Тот, очевидно, бредит, потому что то, что Марко говорит сейчас, делает сейчас — это что-то запредельное, что-то, что не может существовать, это…
— Ты не представляешь, как я тебя хочу, — голос Марко опасно понижается на несколько порядков и Олли, ойкнув, с ногами забирается на диван, отодвигаясь подальше. Марко плавно перемещается следом, роняя Олли на спину, а после вжимается тому лицом в напрягшийся живот сквозь ткань свитера, заставив замереть и забыть, как нужно дышать. Слова, сказанные Марко, оглушают, выбивают почву из-под ног, а горячее дыхание, касающееся кожи сквозь крупную вязь, не добавляет сознанию ясности. — Хочу тебя с тех самых пор, как увидел. Ты самый прекрасный и потрясающий человек из тех, кого я встречал. Хочу тебя так сильно, боже… Так сильно, что не контролирую себя, — Сааресто отрывается от живота Олли, нависая сверху, смотря грустно в глаза, а после отодвигаясь на противоположный край дивана и обхватывая собственные колени руками.
— Я старался держать себя в руках, нарочно вел себя грубо с тобой, чтобы уж точно отвадить. Но ты как будто не замечал этого, день ото дня становясь все прекраснее, — он качает головой, растягивая губы в мечтательной улыбке. Олли слушает его, затаив дыхание. Ему опять хочется плакать. — Но сегодня я оттолкнул то единственное прекрасное, что было в моей жизни, навсегда. И я пойму, если ты уйдешь и я больше никогда не увижу тебя. Пойму, если через пару часов мне предъявят обвинение. Я лишь хочу извиниться за свои действия, хоть и понимаю, что этого недостаточно, — Марко запускает пальцы в волосы, очевидно, находясь на грани истерики. Он кажется невероятно разбитым — и Олли верит ему. Олли безумно рад и хочет ему поверить. Поэтому он просто поддается вперед и нерешительно касается губ Марко своими.
Тот замирает. Не отвечает какое-то время, а после мягко берет лицо Олли в свои ладони и нерешительно сминает губы в ответ, перехватывая инициативу, вкладывая в свои движения всю накопленную нежность, боль, раскаяние и любовь. Они целуются так наверно целую вечность, и постепенно движения Марко становятся все более напористыми и жадными, он давит на Олли, сминая всякое сопротивление, и тяжело дышит в приоткрытые, зацелованные губы. Останавливает его только возбужденный, тонкий стон, который вырывается из горла Олли, и Марко сразу же отскакивает как ошпаренный, а Олли тихо хихикает от этой картины, постепенно успокаиваясь.
— Вот видишь, — Марко недовольно хмурится, а потом тоже издает нервный смешок, перерастающий в слабую усмешку.
А после они лежат в обнимку на диване, и Марко осыпает израненную кисть поцелуями, позволяя утонуть в нежности и заботе. Каждое прикосновение губ сопровождается невысказанным «прости» и Олли, укрытый заботливыми объятьями, не верит собственному счастью. В голове никак не укладывается то, что этот странный день закончился именно так, и что это все правда, но пальцы Марко, перебирающая волосы, служит прекрасным источником реальности.
— У меня день рождения через месяц… — словно невзначай роняет Олли, лукаво смотря на своего парня снизу вверх, потому что при любой мысли о чем-либо из того, чем занимаются взрослые люди, в голове взрывается невероятный коктейль из смущения, желания, страха и любопытства, но Марко в ответ только недовольно рычит и вжимает лицо Олли в свою грудь, не давая нормально дышать.
— Вот через месяц об этом и вспомним. А до тех пор — сделай одолжение — не поднимай эту тему, — Олли хочется засмеяться от того, сколько в голосе Марко недовольства и напряжения, но он послушно замирает, наслаждаясь теплом и, наконец-то, душевным спокойствием.
— Черт, еще целый месяц…
ЧАСТЬ 2
драма и страдашки, херт-комфорт, возможно даже ангзд немного
читать дальше, 3,8К словВ объятьях Марко было тепло и уютно. Двигаться не хотелось, и, хоть Олли настойчиво пихали последние минут двадцать затем, чтобы он отчаливал домой и не задерживался в «опасном месте», предпринимать каких-либо попыток встать он не планировал. Он, очевидно, собирался провести с Марко весь остаток того времени, что ему отмерен. Месяц, годы, целую жизнь, а также и эту конкретную ночь.
Сам же Марко же был активно против такой затеи.
— Давай, тебе надо домой, — он вновь потормошил блаженно растянувшегося на нем Олли. Нет, ему, конечно, было очень приятно лежать вот так вот в обнимку, прижимая хрупкое тело к себе, но проклятый организм вкупе с мозгом не давали расслабиться, и в голове вертелись мысли одна другой опаснее. Пока он себя мог сдерживать. Пока. Но, так как Олли был очень беспокойным и, что самое ужасное, очень привлекательным подростком, окончательно усмирить и загнать в клетки все крамольные мыслишки не получалось, как бы Марко не старался. Выдержка таяла с каждой минутой, проведенной вместе, и можно было быть уверенным, что ночью он перейдет на новый круг Ада. Ночь достаточно темна, чтобы скрыть в себе очень многое, спрятать и растечься черным непроглядным жаром по телу, а это безусловно вызовет последствия. Подарит мнимое чувство вседозволенности, безнаказанности и полной свободы, чем он, безусловно, не обладает, тиская сейчас так нагло разошедшегося подростка.
— Олли, — шикнул Марко, когда теплые губы скользнули по шее. В глазах Олли он видел жадность схожую той, что пылала в нем самом, но кто-то же должен был сохранять здравомыслие. Даже когда к тебе так настойчиво и бесстыдно ластятся, когда жертва сама проситься в руки, когда в мозгу не остается ничего, кроме…
— Тебе пора, — он вновь, придерживая за плечи, отстранил Олли от себя, заглядывая в глаза и безмолвно молясь всем богам о том, чтобы тот не упирался. Боги оказались глухи к молитвам. Очаровательно надув губы и нарочным жестом поправив челку зная, какой это эффект оказывает на Марко, Олли уселся ему на бедра и, состроив обиженные глаза, протянул:
— Ну-у-у…
Марко постарался как можно более небрежно выгнуть бровь на такое театральное представление, сжимая пальцы в кулаки, а иначе его руки рисковали бы оказаться на такой завлекательной талии, где бледная кожа обтягивала выпирающие тазобедренные косточки. Пассаж оказался удачным — Олли не заметил титанического самоконтроля, заставившего затвердеть все мышцы в теле. Его лицо из обиженного тут же переплавилось в умоляющее, и он поспешил перелезть на кровать, изображая невинного агнца.
— Пожалуйста. Уже поздно… Да и тебе лучше не провожать меня до дома — мало ли что, — он похлопал ресницами на всякий случай. — Я не буду тебе мешать, буду тихо-тихо себя вести и… дразниться тоже не буду.
Все начало фразы слова сопровождал ангельский взгляд, но под конец хитрая, поистине дьявольская улыбка расплылась по его губам, и Марко, уже сдавшийся (как будто у него был выбор), тяжело вздохнул.
Хорошо, что кресло у него тоже раскладывалось — да будет благословлена Икея. Спать в обнимку с юрким и горячим, вызывающим ассоциации с гибкой ящеркой, Олли было бы натуральным самоубийством. Скрючившись на кресле и подтянув колени к подбородку, Марко напряженно вслушивался в чужое сопение, опасаясь диверсий, что вполне имели место быть в перспективе. Иногда он задумывался над тем, кто же тут над кем проводит насилие психологическое и физическое (по законодательству), но каждый раз убеждал себя в том, что это лишь жалкие оправдания, и это его все равно не спасет.
Зашуршавшее одеяло вывело его из полудремы, заставив встрепенуться. Раскрывшийся Олли, с беззастенчиво перекрученной и задравшейся футболкой сладко обнимал подушку, не имея ни малейшего представления о том, какие глубокие моральные переживания терзают того, в кого он имел опрометчивость влюбиться. Вздохнув, Марко поднялся со своего места, вновь укрывая Олли и скрывая от глаз и плоский живот, и длинные, по сравнению с телом, худые ноги, едва прикрытые шортами.
Это будет очень долгая ночь…
Сны его были тяжелы. Еще бы… Все инстинкты взрослого мужчины выли и скребли изнутри грудь, ощущая рядом с собой достойную жертву, и сознание погрязло в разнузданном, откровенном жаре неосуществимых желаний. В его снах Олли был открыт, доступен и восхитительно откровенен, так что Сааресто всю ночь вертелся на своем месте, и смог уснуть только под утро — измученный и разбитый.
Яркие губы скользили по члену, прихватывали слегка кожу, сжимали и делились влажным теплом, юркий язык щекотал выступившие венки, и умоляющий шепот срывался с губ Марко: «Да… Еще… Еще немного». Хотелось выгнуться в умелый рот, хотелось запустить руки в длинные светлые волосы и задать жесткий ритм, вбиваясь так далеко, как это позволяло мягкое, расслабленное горло, и…
Марко вздрогнул всем телом, когда волна подступающего оргазма пронеслась по телу, и открыл глаза. Он и правда был возбужден. И ему и правда делали минет. Он застонал и с силой надавил на глаза сквозь закрытые веки, стараясь немного отвлечься. Уж лучше бы он и правда спал. И никогда не просыпался…
Олли, склонившийся над его пахом, старательно работал ртом, и это завораживало. Покрасневшие губы скользили по члену — совсем как во сне; язык описывал спирали и кольца, поджигая кровь — совсем как во сне; челка скрывала глаза, и светлые пряди щекотали живот — совсем как во сне. Это было невыносимо. Марко потянул руки к светлой макушке, намереваясь оттолкнуть Олли, но очередное движение губ до самого основания прошибло горячим потоком, и он вновь со стоном откинулся на подушку, не в силах вынести происходящего.
«И где этот чертенок такому научился?..», — билась в голове одна единственная мысль, мечась в девственно чистой черепушке как обезумевшее насекомое.
Очередное движение, пошлый звук, и Марко издал хриплый, низкий стон. То, что над ним сейчас проделывали, было чертовски приятно, и руки дрожали от осознания, что совсем рядом находилось еще чистое, непорочное, ужасающе молодое существо, прекрасное и влекущее, способное на такое.
Олли выпустил его член изо рта, прижался щекой к внутренней стороне бедра, ища взгляд Марко своими глазами. Хитро улыбнулся и, дразнясь, оставил легкий отпечаток своего дыхания внизу живота.
— Что ты… Прекрати… Пожалуйста… — короткая передышка позволила Марко подать голос, хоть тело и сопротивлялось. Грешное, охочее до наслаждений тело требовало силой принудить Олли вернуться к прерванному занятию, вернуть на его законное место, и Марко скрипнул зубами. Сдерживать себя было трудно. Хотелось вывернуться, схватиться рукой за тонкое, белое горло, опрокинуть на пол и напористо двигаться в хрупком теле, не заботясь о последствиях, не переживая о чувствах партнера, не сдерживая себя…
— Тебе что-то снилось. Что-то очень приятное, — Олли с хитрой улыбкой мягко погладил ладонью член Марко, а затем лизнул головку, словно котенок, пачкающий усы в молоке. Только в случае с Олли у котенка были короткие рожки и дьявольский огонь в зрачках. — Вот мне и захотелось… помочь, — он вновь быстро провел языком под уздечкой, а затем зашипел от боли: Марко, сверкнув злостью в глазах, все же запустил пальцы в длинные пряди, но не затем, чтобы задать нужный себе темп, а оттаскивая от себя разошедшегося подростка.
— Идиот! — яростно зашипел он. Нужно было оттолкнуть от себя Олли и отправиться в душ, но вид ярких, покрытых слюной губ завороживал, и теперь он отчаянно боролся с желанием смять их в поцелуе.
— Марко… — захныкал Олли, вновь превращаясь в невинное создание, требовавшее ласки, нежности и защиты. — Ну пожалуйста… Я ведь хочу помочь!
— Черт, как же ты не понимаешь!..
— Не хочу ничего понимать. Хочу быть с тобой! — хватка на волосах ослабла, и Олли, почувствовав это, тут же ринулся в контратаку. Навалился сверху, вжался всем гибким телом, притерся бедрами к до сих пор не получившему разрядку Марко, вырывая у последнего стон вожделения и понимания.
Ну конечно! Наверняка этот чертенок услышал, как Марко звал его во сне по имени, возбудился и решил не только помочь, но и свое любопытство утолить.
— Нельзя… Олли, пожалуйста. Нам нельзя… Мне нельзя, — Марко прикрыл глаза, ощущая, как дрожат веки. Самообладание таяло, и лишь последние жалкие крупицы удерживали его на краю пропасти. Он весь трясся, ощущая телом каждую косточку развалившегося на нем Олли, его возбуждение, его горячее дыхание на своей щеке… Это было невыносимо. Гораздо больше, чем может выдержать обычный человек.
— Марко… — Олли, кажется, не слышал мольб. Он сам умолял. Ткнулся губами в подбородок, приластился, такой маленький и трогательный, теплый, дышащий юностью и невинностью. Просящий. Готовый на все, лишь бы заполучить то, что ему хотелось. — Марко… — он скользнул вниз, почуяв слабину, и вновь принялся за дело. Хватило пары движений, чтобы взорвать Сааресто и тело, и мозг. Удушающая волна заставила задрожать, застонать коротко и тонко, сжать кулаки и излиться в любезно предоставленное горло.
Олли отстранился, уселся на пятки, облизываясь и смотря глазами с расширенными зрачками на полностью обессиленного Марко. Он и сам дрожал от своей смелости, от возбуждения и удовлетворения. Нервно пригладил волосы рукой, а затем пискнул, когда сильные руки сжали в тисках, притянули к себе, а тяжелое тело подмяло под себя. Рука Марко скользнула под его шорты, под белье, отрицая само наличие этих хлипких преград, и сжала твердый член.
Олли всхлипнул, когда его принялись резко и быстро ласкать, почти больно, и задрожал всем телом. Посмотрел в глаза Марко, замер, увидев в них свой приговор, увидев настоящую злость. Совсем как тогда, на мосту. Стало страшно, но физиология делала свое дело, и он был в состоянии лишь стонать и извиваться в чужих руках.
Упереться ладонями в широкие плечи, сжать в робкой попытке то ли оттолкнуть, то ли прижать еще ближе. Марко яростно скалился, двигая рукой, а второй с силой упираясь в узкую грудь у самого горла. Черты его лица исказились, и в оскале читалось желание причинить настоящую боль, напугать, но он лишь с рычанием дрочил Олли, наслаждаясь хрипами, вырывая из горла умоляющие вскрики, мало походя в этот момент на человека. Скорее на смертельно опасного зверя.
Со вскриком Олли излился в ласкающую его ладонь, и тут же оказался отшвырнутым в дальний угол. Из глаз брызнули слезы от обиды и непонимания, и он остался сидеть там, подтянув колени к груди. Наблюдая, как Марко, подтянув штаны, вскочил на ноги и теперь носился по комнате, явно пребывая в совершенно разбитом состоянии.
— Марко… — слабо позвал Олли, а затем вздрогнул, когда встретился взглядом с безумным взглядом. Почему-то теперь было не смешно, а приятное томление быстро покидало тело. Он со страхом ожидал того, что последует дальше, и сердце упало куда-то в живот, когда ожидания подтвердились.
— Уходи.
Марко замер поодаль, словно опасаясь подходить ближе. Закрытый, опустевший взгляд, плотно сжатые губы, желваки, играющие на скулах — он совершенно не походил на того доброго, смешливого Марко, которого Олли помнил.
— Марко, ты обиделся? — Олли жалко задрожал, опасаясь двигаться. Стало больно и тоскливо. Хотелось подойти ближе, прижаться, успокоить и успокоиться самому. Он протянул руку, но Марко шатнулся еще дальше, обрывая всякие связи.
— Заткнись. И уходи. Сейчас же.
У него было абсолютно непроницаемое лицо, но сквозь эту маску все равно прорывались крупицы эмоций. Отвращения?.. Ненависти?..
Олли замер в страхе. Он не хотел верить в то, что видел, но выхода, кажется, не было. Нет. Нет… Нет, нет, нет. Пожалуйста. Только не это, только не вновь холодное презрение. Он не хочет быть пустым местом для этого человека, никогда, ни за что! Но реальность была неумолимой. Марко явно не хотел, чтобы он приближался. Он хотел, чтобы Олли ушел.
— Пожалуйста… — слезы застили глаза. Он не выдержит еще раз чего-то подобного! — Я сделал что-то не так? Тебе не понравилось? Я больше не буду, только не прогоняй…
— Вон! — закричал Марко, швыряя ему в руки брюки. — Убирайся!
Плача, Олли принялся быстро натягивать одежду, не особо заботясь об аккуратности или даже о том, что надеть все правильной стороной. Он ничего не видел из-за слез, а сердце, кажется, было готово разорваться прямо сейчас.
Он схватил свою куртку с вешалки и вырвался за двери квартиры Марко, уже не в силах сдерживать рыдания. Важная часть жизни, нет, вся жизнь только что покинула его, осталась по ту сторону, ненавидя и презирая его, а значит, жить больше смысла не было. Разве можно жить с половиной сердца?
С другой стороны двери Марко, едва только она хлопнула, тяжело осел на пол, запуская в волосы трясущиеся пальцы. Так было лучше. Он едва контролировал себя, когда касался хрупкого, открытого и полностью покорного ему тела. Едва успел сдержать себя. И уход Олли был лучшим выходом. Уж лучше причинить боль злыми, необоснованными словами, чем сломать жизнь и психику.
Его всего трясло, и Марко подумал, что ему срочно нужно закурить.
***
Прошло несколько дней после произошедшего. Олли слабо походил на живого человека. Мама обеспокоенно порхала вокруг него, не в силах понять, что случилось с сыном и чем он заболел, бессильная чем-то помочь. Он же пластом валялся в постели, не в силах подняться. Не ходил в школу все эти дни, не появлялся на репетициях и думал о том, что как хорошо было бы умереть. К сожалению, Олли был так разбит, что не мог даже дойти до аптечки, в которой была упаковка сильнодействующего снотворного, которое принимал отец. Сил не было ни на что. Даже на слезы.
Только на надежды о том, что в одно прекрасное утро он просто не проснется. Ведь смысла просыпаться уже не было. Он был противен Марко. Отвратителен. Марко его оттолкнул. Марко не хотел его больше видеть. Жизнь была лишена всей своей красоты без Марко.
Так что Олли целыми днями лежал в кровати, иногда забываясь тревожными снами, в которых все повторялось опять и опять. В которых он опять, как и когда-то, чувствовал себя отвратительным насекомым, которое было настолько пугающим и мерзким, что все его хотят раздавить и откинуть куда-нибудь подальше. После этих сновидений он просыпался, задыхаясь слезами, которых не было. Сердце болело, и в такие моменты казалось, что блаженное избавление, благословенная смерть уже близко, но это была лишь иллюзия. И он был вынужден жить дальше. Каждый раз. Прокручивая в голове произошедшее и не в силах что-либо изменить.
— Сынок, тебе принести еще что-нибудь? — мама легко коснулась губами его лба, откинув ладонью волосы, проверяя температуру. Она была готова обеспокоенно виться вокруг него целыми днями, но нужно было работать, и сейчас родители были в его комнате, взволнованные, но бессильные что-либо сделать.
Доктор не смог поставить внятного диагноза. Просто сказал, что это обычная хандра и упадок сил, посоветовал пропить курс витаминов и ушел, не привнеся ясности, оставив родителей в страхе заламывать руки.
— Нет, мам. Я в порядке, правда. Не волнуйтесь, идите, вам ведь уже пора, — Олли слабо улыбнулся, стараясь выглядеть бодрым и веселым. Он не хотел, чтобы они беспокоились, но поделать ничего с собой не мог, и лишь дарил неживые улыбки бледными губами.
— Если что — сразу же звони, хорошо? Я оставила завтрак у тебя на столе, поешь пожалуйста.
— Хорошо, — он постарался выглядеть нормальным и здоровым для них. Чмокнул маму в щеку, обнял отца, и вновь обессиленно упал на подушки, как только захлопнулась дверь в его комнату. Затем щелкнула и входная дверь, и вся квартира погрузилась в тишину.
Олли бессмысленным взглядом смотрел в потолок. Ничего не хотелось. Ни есть, ни дышать. Но он ведь обещал. Надо побыть примерным сыном. Хотя бы эти отношения не испортить. Ведь, если любой человек в его жизни терпит его с таким же трудом, как и Марко, то любая мелочь способна привести к разрыву.
Пошатываясь, он выбрался из-под одеяла и подошел к своему рабочему столу. На подносе стояла тарелка с яичницей, чашка с чаем и немного печенья в вазочке. Яичницу он не тронул, но погрыз сладостей, запивая их чаем. Тяжело опустившись на стул, Олли медленно наполнял желудок, не видя в этом особого смысла. Смысла теперь вообще ни в чем больше не было, включая и факт его существования. Взгляд скользил по комнате. Плакаты на стенах, фотография отдыха с одноклассниками, тетради и учебники… Все было серым, ненужным, незначительным — теперь, когда Марко оттолкнул его навсегда. И гитара тоже, сиротливо примостившаяся в углу комнаты. Для кого теперь нужно учиться играть? Репетировать что-то?
Чай внезапно показался каким-то горьким, и он поставил чашку обратно на поднос. Вздохнул, смахнул влагу с ресниц, а затем полез в ящик стола. Там лежал канцелярский ножик. Он почти не пользовался ним за ненадобностью, но все равно держал поблизости, заботливо завернутым в целлофан.
Олли повертел ножик немного в пальцах, все еще не решаясь. Желтый пластик выглядел беззаботно, жизнерадостным и безопасным, но внутри скрывалось острое, смертельно опасное лезвие, и такой контраст был слишком странным для уставшего, лишенного покоя мозга. Наконец, он надавил на пластиковую кнопку, выдвигая полоску остро заточенного железа. Со вздохом посмотрел на свои руки.
Царапины, оставленные струнами, давно уже зажили, и на подушечках были лишь едва заметные белесые полосы. Он вспомнил, как Марко бинтовал ему руки, и горько зажмурился, прогоняя призрак прошлого. Все равно это все было слишком давно, и так ложно. Этого больше не существовало, а значит, и вспоминать было не зачем.
Олли перевел взгляд выше, на предплечья. Голубоватые вены свободно просматривались под бледной, истончившейся кожей. Такие доступные. Решающие все проблемы. Нужно лишь просто…
Он сглотнул, переводя взгляд на нож в своих руках. Тронул подушечкой пальца лезвие. Острое, значит, будет не очень больно. Гораздо легче, чем если взять кухонный нож.
«Ну же… Тряпка… Ты ведь сам этого хотел…»
Дыхание потяжелело. Было страшно. Слезы вновь навернулись на глаза. Он был слишком жалким даже для того, чтобы оборвать свою никчемную жизнь. Порочный круг никчемности. Слишком бесполезный, никому не нужный, слабый мальчишка.
«Давай же, черт! Сделай это. Избавь многих людей вокруг себя от обузы в своем лице!»
Прерывая его мысли, раздался звонок в дверь, и Олли отдернул лезвие, уже надавившие на кожу. Шмыгнул носом, и медленным шагом направился в прихожую. Открыл замок не глядя, а после обмер.
Марко. С его кофтой в руках. Стоял на пороге, отстраненно хмурясь и как всегда выглядя слишком привлекательным. Олли почувствовал запах сигарет и приятный аромат парфюма. Почувствовал и чуть не задохнулся. От накатившей тоски, от разом набухшего кома в горле. Хотелось кинуться Марко на шею, разрыдаться, обнять и самому оказаться в объятьях, но… Но он оказался лишен этого всего по собственной глупости, так что тосковать не было смысла.
— П-привет, — запнувшись, поздоровался он, не спеша пропускать гостя внутрь. Марко это, кажется, тоже заметил. Потемнел как-то взглядом, но никак не прокомментировал негостеприимность.
— Здравствуй. Вот, занес. Ты забыл… — он судорожно сглотнул, — тогда…
— Да… — слабым эхом откликнулся Олли, принимая из рук Сааресто свою вещь, едва удержав себя от желания провести пальцами по руке Марко и обхватить его за ладонь. — Спасибо…
Он не знал, что больше сказать. Очевидно, навестивший его, наверно, в последний раз Марко тоже. Они уже начали расходиться по своим делам — по своим жизням, которые больше никогда не пересекутся — когда Марко неожиданно резко замер и нахмурился.
— Зачем это тебе? — ровным голосом спросил он, указывая на нож, который Олли до сих пор продолжал сжимать в кулаке.
Поднял взгляд — слишком внимательный, слишком сопереживающий и обеспокоенный, и это оказалось слишком. Те эмоции, что копились в Олли все это время, вся та неудержимая буря внезапно взметнулась, нашла слабину и прорвалась наружу неудержимым потоком.
Олли почувствовал, как его губы задрожали, зрение резко пропало, оставив вместо себя только размытое слезами лицо Марко, и он расплакался так отчаянно и болезненно, что не было никакой возможности больше остановить эти слезы или как-то себя сдержать. Как тогда, в квартире…
Он отшатнулся вглубь квартиры, стремясь поскорее закрыть дверь, не дать Марко что-то предпринять. Он не хотел вновь заметить отвращение в любимом лице, но ведь вид зареванного школьника наверняка его вызовет, разве нет?
Но Марко оказался быстрее. Ворвался внутрь, и… неожиданно опустился перед ним на колени. Обнял, позволил привалиться к себе, выдрал из ослабевших пальцев нож, отбрасывая его куда-то далеко, и принялся поглаживать затылок.
— Маленький мой, ну чего ты… Что за глупость ты хотел сделать?
Его голос дрожал, но Олли был не в силах обратить на это какое-либо внимание. Он мог лишь обнимать Марко с силой за шею и прятать лицо в изгибе плеча. Рыдания все никак не хотели ослабевать, и он плакал, плакал, плакал, избавляясь от напряжения, копившегося в нем все эти дни.
— Олли, малыш, хороший мой… Пожалуйста, успокойся… Я здесь, с тобой. Не надо, не плачь. Глупенький. Глупенький… — Марко осыпал тонкую шею легкими поцелуями. Его трясло — он понял, что тот хотел сделать, и кровь стыла в жилах от одной мысли: а что было бы, приди он хоть на минуту позже? Не успей? Не заметив нож? Дрожь гуляла по телу, и оттого он еще сильнее обнимал тонкое тело.
— Я ведь как лучше для тебя хотел, а ты такую глупость задумал сделать… Глупый ты мой, глупый…
Все еще рыдающий Олли постарался немного отстраниться, что получилось сделать с трудом, потому что Марко не отпускал. Не хотел отпускать. Они встретились взглядами, и Олли зачастил со скоростью пулеметной очереди, проглатывая слова и давясь слезами:
— Пожалуйста… Пожалуйста, Марко… Я не буду больше, никогда, ни за что больше не буду, только не бросай меня! Не уходи опять! Я без тебя не выживу, ты мне нужен!
— Тише, успокойся, я не…
— Пожалуйста, пожалуйста! Я буду делать все, как ты скажешь, никогда не ослушаюсь, буду тем, кем ты мне скажешь быть, но прошу, прошу тебя, пожалуйста…
— Тише! — Марко резко притянул его к себе, вновь вжимая в свое плечо и тем самым заставляя замолчать, прекращая неудержимый поток слов. Олли заикал, заходясь в судорожных вздохах, но покорно замолчал, лишь до треска сжимая в кулаках футболку Марко.
— А теперь слушай меня. Внимательно слушай, — теплая ладноь опустилась на тонкую юношескую спину, поглаживая и успокаивая. — Я прогнал тебя тогда не потому, что ты мне противен. Не потому, что хотел нарочно обидеть тебя. Разве я не говорил тебе, как ты прекрасен? Как ты мог так подумать? — Олли уже хотел было ответить, но на него опять шикнули, и он послушался, продолжая прижиматься к теплому телу. Тем временем Марко продолжал:
— Я прогнал тебя тогда, потому что… — он замолчал на какое-то мгновение, раздумывая, говорить ли правду. Горько вздохнул, он решительно кивнул самому себе. Говорить. Не надо тайн и недомолвок, иначе происходящее может повториться когда-нибудь. — Потому что боялся, что не удержу. Себя не удержу.
Он вжался лицом в шею Олли, опаляя нежную кожу горячим дыханием, и зашептал:
— Когда же ты уже поймешь, что ты очень красивый и очень нравишься мне? Что ты меня возбуждаешь… — он коротко коснулся губами яростно бьющейся жилки, вызывая у Олли короткий блаженный выдох. — Очень возбуждаешь. Но я могу причинить тебе боль. Очень много боли. Поверь, ты не хочешь ее знать. И потому я тогда был так груб, возможно, неоправданно. Но я правда был на самом краю. Еще немного, и я бы не смог больше терпеть. Еще бы немного, и ты бы меня никогда не простил, — Марко потормошил доверчиво прильнувшее к нему худое тело, чтобы ласково провести ладонью по щеке, смахивая слезы.
— Ты должен понять, что я могу быть для тебя очень опасен. Очень, Олли. Я не хочу, совсем не хочу причинять тебе страдания, ломать твою жизнь. Тогда я просто испугался, что не смогу… Не смогу сдержать данное себе обещание, понимаешь?
Олли медленно кивнул. Действительно. Он не думал об этом. Был лишь эгоистично занят своими собственными желаниями, совершенно забывая о Марко, о его чувствах и потребностях. Стало стыдно за свои тогдашние поступки и действия, и на глаза опять навернулись слезы.
— Ну, малыш, пожалуйста. Перестань плакать, — Марко с ласковой улыбкой на лице нежно смахнул капельки влаги с его ресниц, а потому плакать захотелось еще сильнее, но Олли приказал себе хоть немного успокоиться.
— Я, да… Прости. Просто я понял… Извини меня пожалуйста, Марко. Я не понимал, что…
— Т-ш-ш, — Марко мягко заставил его замолчать, прикасаясь губами к его губам в нежных, невесомых поцелуях. Забирая всю боль, обиду, успокаивая, оберегая, и позволяя просто наслаждаться этими прикосновениями и теплом, исходившим от него.
— Ты не уйдешь? — Олли обессиленно прижался щекой к чужому плечу, когда его мягко подхватили на руки и куда-то понесли.
— Нет. Никогда. Только обещай меня слушаться. Обещаешь? — Марко бережно опустил доверчиво свернувшегося у него в руках Олли на кровать, укрывая одеялом.
— Обещаю… — только и успел шепнуть тот прежде чем провалиться в сладкий сон.
Чтобы поутру обнаружить у себя под подушкой свою любимую шоколадку и легкий запах знакомого, любимого парфюма, витающего в комнате.