Der letzte Kuss ist so lang her
ахтунг
омегаверс!ауОМЕГАВЕРСО М Е Г А В Е Р С, альфа!Олли/омега!Марко, ебляебляебля 4,6К слов
омегаверс!ауОМЕГАВЕРСО М Е Г А В Е Р С, альфа!Олли/омега!Марко, ебляебляебля 4,6К слов
не стоит
Марко был бетой и никогда не парился по этому поводу. Были какие-то размышления и волнения в подростковом возрасте: когда его одноклассники бегали на свиданки, жадно унюхивая прелести первого секса, он сидел дома и корпел над учебниками, но наступил двадцатый день рождения, и с ожиданиями было решено покончить. Дальше жизнь показала, что выбор был правильным. Наблюдая за своими друзьями и знакомыми, за тем, как людям сносит голову из-за гормонов, он искренне радовался тому, что никогда не сможет ощутить всех «прелестей» выкрутасов организма, отсылающих человечество к животному началу. Терять голову из-за течки или гона? Нет, спасибо. И пусть он никогда даже не приблизится к пониманию того, что это такое — истинный партнер. Пусть. Зато сохранит голову свежей и незамутненной похотью, не будет дергаться от посторонних резких запахов, не будет опасаться за себя или за кого-то другого.
Даже будучи бетой ему посчастливилось найти того, с кем хотелось провести всю жизнь. И чувства эти были взаимны. Олли — альфа, но это не имело абсолютно никакого значения, когда они смотрели друг на друга, и Марко мог ощущать это невыразимо прекрасное чувство родственности душ. Они понимали друг друга с полуслова, ощущали состояние друг друга без прикосновений и не было никого, кто мог бы встать между ними. Олли окружало достаточно омег — открытых и готовых на все, но Марко всегда был спокоен по этому поводу. Он доверял, любил, и получал в ответ тоже самое, ловля при этом недоуменные взгляды остальных.
Да, возможно, они не идеально подходят друг другу, и есть кто-то в этом мире, кто был для Олли лучшей парой, чем он, но Марко старался не загоняться, а Олли никогда не давал повода. Все было хорошо.
До последнего момента.
Марко болезненно выдохнул, стараясь вести себя потише и перекатываясь по постели. Весь день он ощущал легкое недомогание, и сейчас, ближе к ночи, оно проявилось со всей силой, заставляя истекать потом от жара. Кожа казалась тонкой, чужой, натянутой с силой на кости и мышцы, а соски болезненно ныли каждый раз, как по ним скользила ткань одеяла или простыни.
Марко постарался выровнять дыхание, чувствуя, что волосы на затылке намокли и неприятно липнут к шее. Хотелось добраться до душа, но он ощущал ватную слабость в бедрах, и оставалось только лежать, устало смежив веки, сотрясаясь в лихорадке.
Олли будить не хотелось — наверняка, он просто съел что-то не то или подхватил простуду, но время шло, а симптомы только усиливались. Марко вновь перекатился на своей половине кровати, стараясь вести себя как можно тише и аккуратнее, но предательский болезненный стон все равно сорвался с губ, когда край одеяла мазнул по многострадальным соскам.
Он скосил глаза на свою грудь, оттянув ворот футболки и стараясь рассмотреть хоть что-то в темноте спальной комнаты, освещаемой только лишь уличными фонарями, но, конечно же, это было глупо. Пальцы скользнули под ткань, легко накрыли сморщившийся, твердый комочек плоти, и крупная дрожь прошла по всему его телу, настолько остро ощущались прикосновения собственных пальцев. Марко укусил себя за мякоть ладони, чувствуя, как от одного простого движения сердце заходится в бешеном темпе, а жар начинает настойчивее и интенсивнее растекаться по телу.
Лежа в темноте, он легко массировал себя за грудь надеясь, что это снимет напряжение и он сможет наконец-то заснуть, но делал только хуже. Живот рефлекторно поджимался от каждого прикосновения подушечек к нежной коже, напрягались бедра, раздвигаясь шире в стороны, но томящее натяжение все никак не пропадало, выкручивая мышцы жгутом и заставляя елозить ногами и задницей по постели.
Перед глазами была пелена тумана, на ресницах застыли слезинки, а контуры комнаты расплывались и терялись, когда Марко укусил себя особенно сильно, скрывая прерывистые вздохи и тяжелое мычание. Ладонь двигалась уже сама по себе, без участия уставшего и отчаявшегося мозга, и в полузабытьи он легко ласкал себя, беря в руку то правый, то левый сосок, ощущая, какие они горячие, твердые и припухшие.
Рядом завозился Олли, скидывая одеяло, коснулся случайно своим бедром раскинутых ног Марко, и откровенный звук все же прорвался через стену боли и самоконтроля, окончательно выдергивая Олли из сна.
— Марко? Что случи-… — он замолк, широко раздув ноздри и смотря на любовника шалым, неверящим взглядом. Коснулся кончиками пальцев оголенных ребер под задранной футболкой, заставив Марко вскинуться и отчаянно, неприкрыто задрожать, а следом уткнулся туда же носом, втягивая полной грудью пока еще легкий, слабо уловимый и не до конца раскрывшийся запах. Очень приятный, и очень томительный запах, от которого в паху становилось тяжело, а мышцы тянуло и выкручивало.
— Олли… Олли, прости, что разбудил. Я… я не очень хорошо себя чувствую, — Марко постарался улыбнуться и выровнять дыхание, что вырывалось прерывистыми облачками из приоткрытого рта.
Олли тем временем уселся на пятки совсем рядом, и почему-то сейчас обнять его и прижаться теснее хотелось больше обычного. Останавливал взгляд. Недоверчивый, полный какого-то восторга и непонятной жадности, этот взгляд гулял по телу широкими шагами, омывал волной, что сплеталась с собственным жаром и заставляла дрожать еще отчаяннее. Марко потянулся поправить футболку, незаметно вытирая о нее ребро ладони, но Олли перехватил его пальцы, убрал, а сам прижал подушечки к коже, там, где аркой сходились ребра. Погладил: легко, невесомо, щекоча тонкие волоски, и Марко отозвался неожиданно, шокированный самим собой, хриплым, низким стоном.
Кажется, Олли только этого и ждал. Он жадно оседлал бедра Марко, задрал футболку к шее, а затем уткнулся лицом в живот, со странным рокотанием в горле шумно сопя и делая глубокие вдохи. Ткань резанула по груди, задевая многострадальные соски, и Марко застонал еще раз, жмурясь и нервно облизывая губы.
— Осторожнее, пожалуйста! — за плаксивый тон нужно было разозлиться на себя, но близость Олли как никогда сносила крышу, и давление крови в ушах и мозгу мешало связно мыслить и правильно осознавать происходящее.
— Мой хороший… — Олли, высунув язык, прочертил мокрую полосу по солоноватой коже, упиваясь ее вкусом и запахом. Невероятно. Не может быть. Но так сладко, так правильно, и так хорошо… Марко, его прекрасный Марко — омега. Поздний, но оттого еще более прекрасный, с медленно раскрывающимся запахом, дрожащий от непонимания и начинающейся течки, от предательства организма, что решил проявить свою природу только сейчас и только для него — для Олли… От избытка чувств хотелось искусать мягкую, податливую и послушную плоть, но нельзя. Нужно сдерживаться, чтобы не причинить боли, не отпугнуть, заставить почувствовать весь букет эмоций и наслаждения.
Он вновь и вновь ласкал языком подреберную впадину, мягкий живот, сжимал бока ладонями и упивался запахом, что становился все сильнее, а Марко извивался под ним и срывался на редкие, дрожащие стоны, опутанный смятением.
— Что со мной такое? Олли, мне больно… Или нет… Тяжело. Сделай что-нибудь, Олли, пожалуйста, — дрожащие ресницы, приоткрытые губы, потемневшие, воспаленные соски, едва-едва прикрытые собравшейся гармошкой тканью футболки, которую Олли задрал к самой шее резко и нетерпеливо — на Марко хотелось смотреть вечно, сжимать его в объятьях вечно, доводить до исступления и пить без остатка его всего.
— А сам еще не понял? — с опозданием отозвался Олли хриплым голосом: у него стояло так крепко, что еще немного — и будет больно, но он не торопился. Теперь у них будет бесконечный запас времени, теперь они нашли друг друга в этом бушующем, непостоянном мире, и запах течной омеги — его омеги — кружил голову, делая мысли тяжелыми и неповоротливыми.
— Этого не может быть, — Марко жмурится страдальчески, красиво изламывая брови, дышит прерывисто, поверхностно, захваченный в плен прикосновениями любовника и собственным телом, требующим ласки, и у Олли на мгновение пропадает пульс от огромной волны любви. — Почему так поздно…
— Ты, видимо, и здесь особенный, — Олли перебирается выше, накрывая губами сосок, проводит легко языком по напряженной, чувствительной коже, и Марко тут же выгибается, вскидывая бедра, ластится весь, не зная, то ли продлить контакт, то ли оттолкнуть, потому что всего — слишком. Тыкается вставшим членом Олли в ягодицы, и последние тормоза со скрипом рвутся с мест, а в груди окончательно созревает не мысль — приказ, жизненное кредо — мой! Его нужно сделать моим!
Олли ласкает ртом и пальцами чувствительные комки плоти, вырывая из Марко протяжные, страдальческие стоны. Наслаждение балансирует на грани с болью, по телу гуляет дрожь, а жар, до этого окутывавший его полностью, концентрируется внизу живота и вдоль позвоночника, заставляя до хруста прогибаться в пояснице, подставляясь под терзающие прикосновения.
Олли настраивает его как инструмент. Играется, пробует, сдавливает и крутит, и на каждое движение, каждое соприкосновение Марко отзывчиво отвечает пластикой грациозного тела и ласкающими слух звуками, от которых последние крупицы самообладания утекают сквозь разбитое стекло песочных часов.
Провести языком — мокро, горячо, ощущая жар в ответ, сжать губами, а рукой — проделать похожие движения, но мягче, нежнее, невесомее — потому что слишком много чувствительности, и они рискуют потерять сознание оба: Марко — от зашкаливающих ощущений, а Олли — от нежности и любви к своему омеге, к своей половине, что гнется сейчас в руках и жадно вбирает все, что дают.
Двинуться выше, к ключицам и шее, зализать особенно пахучее место, рокоча от удовольствия — вкус и запах просто потрясающие, давно родные и знакомые, но все такие же свежие, правильные и идеальные. Прислушаться к хрипам и вскрикам, сжать бок, скользнуть ниже ладонью, к давно раскинутым бедрам — изящным и стройным, подгрести к себе, обвести нежную кожу, покрытую мягкими волосками, подобраться к ягодице и туда, где уже скользко от смазки, влажно, мокро, горячо.
— Олли… Пожалуйста, Олли, сделай что-нибудь. Я больше не могу, — Марко жмурится, теряясь в собственных ощущениях. Можно быть уверенным — сейчас его сознание плывет на волнах возбуждения и желания, что скручивают в сладкой судороге — Олли и сам давно уже держится из последних сил.
До зубовного скрежета хочется толкнуться в дурманящую мозг и обоняние тесноту, почувствовать в ответ жадное сжимание вокруг члена, слиться в единое целое, сцепиться и больше никогда не отпускать из объятий, но… Всегда есть «но», и Олли смыкает дрожащие веки, стараясь прийти в себя.
У Марко эта течка — первая, к тому же она только начинается, и нельзя, ни в коем случае нельзя сейчас уходить в сцепку, а Олли знает — он будет не в силах себя сдержать. Слишком горячее и слишком гибкое тело извивается сейчас под ним, перед глазами, всхлипывая и смотря со страхом и мольбой. Это будет выше его сил…
Поэтому он, мазнув языком по соскам в последний раз, сползает с уютных бедер на постель и подтягивает Марко к себе ближе, заставляя вжаться в собственных пах мокрой задницей. Яркий, откровенный стон срывается с любимых губ, и Олли тянется навстречу, сгибая Марко пополам, слизывая этот стон, набрасываясь с жадным поцелуем, доводящим до исступления, до неутолимой жажды. Он надеется, что Марко почувствует собственный запах, смахнет его с губ Олли языком и так станет еще ближе и еще роднее.
— Олли… Олли… — Марко хрипит, пока с него нетерпеливо сдергивают белье с мокрым пятном от вытекающей смазки. Смущенно, стыдливо отворачивается, замечая его, ощущая, как скользко между ягодиц и мокро, но Олли мягко целует его под коленкой, трется членом, делясь нежностью и желанием, показывая, как ему хорошо и какой хороший сам Марко, и смущение отступает.
— Ты такой красивый, — Олли мягко водит пальцами по стоящему члену Марко, прихватает немного вязкой и скользкой смазки с бедер, размазывая ее по плоти, а сам неотрывно, завороженно смотрит. Смотрит на то, как жадно раскрывается и пульсирует анус омеги в ожидании альфы, как поблескивают складочки кожи, и как потеки прозрачной жидкости струйками стекают по коже, впитываясь в постель.
Олли мягко поддевает пальцем одну такую капельку, подносит к лицу, а затем быстро слизывает. Зрачки расширяются до боли в черепной коробке, тухнет сознание, и вот уже он жадно вылизывает мокрого, извивающегося Марко, вырывая вскрик за вскриком, упиваясь вкусом и запахом.
Раздвигает края ануса кончиком языка, мнет руками бедра и ягодицы, водит нежно по коже и поджавшимся яичкам, вылизывая все настолько тщательно, насколько только может.
Марко дрожит в его руках, невообразимо трогательный, борясь с самим собой: он то словно старается оттолкнуть Олли, перетечь подальше от него на кровати, то сам насаживается на ласкающий его язык, раскидывает бедра шире, делаясь более открытым и доступным, выгибая шею и комкая простынь.
Два пальца легко скользят в мягкое, податливое и горячее нутро, стенки легко поддаются напору, расходясь в стороны, и Марко захлебывается очередным стоном, получивший наконец-то то, о чем давно молил организм. Это не член и не сцепка, но этого достаточно, чтобы Марко у Олли в руках всхлипывал и двигал тазом навстречу, и чтобы края его ануса мягко пульсировали в такт толчкам, жадно сжимаясь, когда пальцы оказывались почти полностью вытащенными.
Ласкать его так — невероятно приятно, и второй рукой Олли скользит к собственному члену, сжимает себя у основания, одновременно сгибая пальцы и нащупывая простату внутри Марко — увеличившуюся и чувствительную. Он легко и плавно двигает рукой, надрачивая себе в этот момент, наблюдая, как покрасневшие, раскрытые края тянутся и слегка выворачиваются следом за движениями, а сам Марко жадно и болезненно стонет от издевательств над собой. Смазки становится больше, она хлюпает внутри любимого тела с чарующе пошлым звуком, стекает по ягодицам, и Олли слизывает несколько крупных потоков, окончательно потерявший разум от одурманивающего запаха течки.
Первым начинает судорожно сжиматься Марко, вскрикивает, дергается конвульсивно и соскальзывает с пальцев Олли, сжимаясь в комок и дрожа. Наблюдая за тем, как края его ануса пульсируют, исторгая последние на сегодня потоки смазки, Олли финиширует следом, чувствуя, как набухает узел у основания. Он валится рядом с Марко, обнимая его и прижимая, укладывая голову измученного омеги себе на плечо. Марко реагирует слабо — его все еще потряхивает, и Олли в который раз с восторгом задумывается, какой же тот все-таки чувствительный и отзывчивый — даже без сцепки все еще плывет на волнах оргазма, рефлекторно отставив задницу, притираясь ягодицами к все еще напряженному члену своего альфы. Скользить чувствительной головкой по скользкой от смазки коже приятно, и Олли быстро проваливается в сон, сгребши Марко в охапку и уткнувшись носом в плечо — там, где пахнет особенно сладко. Теперь должно стать полегче. А завтра они разберутся.
Утро наступает преступно быстро и, проснувшись, Олли все еще может ощущать тот дурманящий запах, что вскружил ему голову ночью. Марко в его руках тихий и обессиленный. Он смирно лежит в заботливых объятьях, тяжело дыша, ведь возбуждение только начинает захватывать тело — медленно, но уверенно, клетку за клеткой, наполняя тяжелым томлением. Он выгибается, оставляя задницу — на инстинктах, не соображая до конца, трется, выискивая контакт, и Олли благодарно лижет ему плечо и шею, крепче сжимая в руках. Хочется провести так весь день, баловать и доводить до исступления уверенными прикосновениями, но сегодня у них концерт, и это, если честно, большая проблема.
Марко, по сути, все еще ничейный, не помеченный, а Олли не уверен, что сможет выдержать вожделеющие и собственнические взгляды других альф, которые наверняка будут в зале.
— Может, отменим? — тихо шепчет он, трется носом о мягкие волосы, ведет рукой по груди, невесомо поглаживая кожу Марко, и тот отзывчиво откидывается, прижимаясь теснее, хрипло стонет и сильнее сжимает веки, невыносимо трогательный и уставший.
— Ты ведь знаешь, что мы не можем… Олли, больно, — родной любимый голос, полный болезненного желания, окутывает уши шелковистым потоком, член напрягается еще сильнее, и Олли, убрав руку от чувствительных сосков, скользит ею между бедер Марко, надавливая ладонью тому на пах, притираясь и вновь с восторгом ощущая нарастающую влажность.
— Прости, — коротко целует за ухом, отчаянно подавляя рык и жгучее желание скрыть любовника от глаз всего мира и наслаждаться ним в одиночку. Сейчас концерт воспринимается не как работа и не как приятный повод встречи с фанатами, а как раздражающие событие, испытание для нервов. Ведь Марко на концерте будет не только его. Марко будет принадлежать еще и зрителям, а это уязвляет самолюбие и вызывает волну неконтролируемой злобы. Будто панель для шлюхи…
Марко чувствует волну ярости, исходящую от Олли, поворачивается слегка и дарит аккуратный, мягкий поцелуй, успокаивая одним только этим.
Ему и правда больно, под глазами залегли темные круги, а взгляд — грустный и потерянный.
— Мне нужно… разобраться со всем этим, — он прикрывает глаза, спокойно лежа у Олли в руках, давая гладить себя по животу, успокаивать и быть рядом.
«Ему и правда трудно сейчас», — мысль пронзает сознание острой вспышкой, и Олли чувствует в себе силы сделать все на свете, лишь бы только помочь и защитить. Ведь у Марко всегда было однозначное мнение по поводу альф и омег, а теперь он сам оказался одним из «счастливчиков», жизнь перевернулась с ног на голову и нужно вновь отыскать точку опоры, принять себя нового и двигаться дальше.
Преисполненный заботы и желанием отгородить от любой боли, Олли мягко тянет любовника за руку в сторону душа — ночь была бурной и полной открытый, и неплохо смыть с себя следы, смыть запах смазки и секса, чтобы на Марко меньше пялились. Помочь хоть такой мелочью.
Олли мягко водит ладонями по чужим бедрам, скользит между ними, вымывая оставшуюся сперму и смазку, которая все еще течет из Марко даже после полученной разрядки, а тот слабо дышит и откидывается сильнее, подставляя шею и давая полный доступ к своему телу, демонстрируя доверие. За одно только это его хочется зацеловать и утопить в любви — сейчас, обуреваемому смятением и потерянному, Марко очень нелегко демонстрировать подобную открытость.
От ткани полотенца, прошедшегося по груди, он хмурится и недовольно стонет, подавляя дрожь, и от греха подальше, преодолевая смешки, Олли сам заклеивает такие чувствительные участки любимого тела, предварительно пройдясь по ним языком и словив еще несколько стонов. Марко — обнаженный и покрытый каплями воды — жмется к нему в объятья, обессиленно приваливаясь к плечу, и у Олли разрывается сердце.
Стоит им только войти в гримерную, старательно избегая скоплений фанатов, уже стоящих у клуба, как Яска принимается настороженно и жадно принюхиваться. Расширяет недоверчиво глаза, смотрит на стушевавшегося, замершего от подобной картины Марко горящим взглядом, и Олли приходится выступить вперед, нахмурившись и едва сдерживая недовольный рык.
Марко старается спрятать свою реакцию, — страха, потрясения — приветливо улыбается и здоровается, проскальзывая в дальний угол комнаты, пока вся группа провожает его взглядами.
Больше всего удивлены альфы — Яска и Яри переглядываются и раздувают ноздри, стараясь уловить побольше запаха, но Яри давно и прочно занят, так что быстро теряет интерес, а Яска тушуется под взглядом Олли и немного успокаивается. Бета-Маркус же спокойно продолжает что-то щелкать в своем ноутбуке, обращается к другу в привычном тоне, игнорируя происходящее, и Марко, кажется, глубоко благодарен за это.
— Зря ты его не пометил. Могут быть проблемы, — Яска встряхивается, снимая оцепенение, рокочет тихо своим густым басом, обращаясь к Олли, и тот досадливо морщится, признавая чужую правоту, но бесясь от невозможности что-либо сделать. Группа отреагировала вполне адекватно, но как быть с залом… В запале концерта и эмоционального подъема много что может случиться, и он ни за что не простит себе, если Марко пострадает.
В комнате витает настороженность, которую можно, кажется, потрогать пальцами, и Олли тяжело вздыхает, понимая, какое сильное сейчас нервное напряжение испытывает Марко. Тот сидит, забившись в угол и ни с кем не общаясь, пока заканчиваются последние приготовления к концерту. Олли может видеть капельки испарины, покрывшей его лоб, и слабую дрожь в пальцах — возбуждение не отпускает, накапливаясь и возрастая минуту за минутой, и хочется наплевать на все на свете, унести его отсюда — подальше от въедливых взглядов, заласкать и закрыть своим телом.
— Эй, Сааресто, — Марко вздрагивает, когда рядом с ним плюхается Яни, кладет руку на плечо и весело, подбадривающе всматривается в уставшие глаза. — Не переживай так. Все будет хорошо. Мы ведь с тобой. Олли с тобой! Мы поможем, ты ведь знаешь.
Все бросают свои эфемерно важные дела, смотрят серьезно и согласно, и Марко немного расслабляется. Олли подходит ближе, сжимает широкие плечи своей омеги ладонями, массируя напряженные мышцы, даря поддержку, и наконец-то знакомая, неуверенная, но все такая же солнечная улыбка трогает родные губы.
— Да… Спасибо, ребята, — Марко смотрит благодарно на каждого из них, откидывает голову в желании стать ближе к Олли, и напряжение отпускает, вновь становясь беззаботным смехом и шутками, к которым все привыкли.
— Держи, — Яни сует в руки их фронтмену грохочущую баночку таблеток, понимая Марко как никто другой, наблюдая, как тот вертит недоуменно лекарство в пальцах, вчитываясь в этикетку.
Олли напрягается, подавляя желание вырвать гадость и отбросить ее подальше, как ядовитую змею, но Яни расслабленно смеется, смотря ему в глаза:
— Не бесись, это всего лишь успокоительное. Я сам такие пью, когда нужно отъебашить концерт со стояком и озером в заднице. Никаких последствий, будь спокоен.
Марко немного нервно смеется — ему еще только предстоит привыкнуть к своей новой сущности, но вздыхает свободнее и кивает с благодарностью, отдавай традиционную «пять» человеку, который всегда был готов поддержать любую шалость и любой движ. Яни отходит к своему альфе, оставляя Марко и Олли наедине.
— Мы справимся, правда? — в словах Марко читается «я» вместо «мы», и Олли, признавая полное право партнера на контроль собственного тела кивает, ломая самого себя и стараясь не прожигать таблетки взглядом. Он понимает, но не одобряет этого выбора, но это нужно Марко, и приходится успокоиться, чтобы быть той самой поддержкой, которой он хотел стать. Которая нужна любимому человеку.
Марко глотает одну белую капсулу, жадно запивая ее водой, несколько прозрачных капелек застывает в уголках его губ, и Олли давит в себе желание слизнуть их и утянуть в долгий, жадный поцелуй, понимая, что сейчас не время.
Концерт тянется как резина — бесконечный и сложный. На Марко пялятся. Откровенно, похотливо, удивленно, с восторгом или шоком, но каждый из этих взглядов словно отпечатывается на коже у Олли и хочется расцарапать себя, содрать пласты шкуры вместе с этой грязью, мыться до воспаленной натертой кожи, так эти взгляды бесят. Он старается сосредоточиться на своих партиях, не смотреть в зал, но все равно чувствует каждую пару глаз, прожигающих Марко, и против воли в горле зреет низкий вибрирующий и раздраженный рык.
В противовес этому сам Марко словно слеп. Не замечая ничего на свете, он привычно скачет по сцене, заигрывает с публикой, дурачится, поет, и его голос резонирует, усиливается, проникает через поры под кожу, к органам и мышцам, в самое нутро, душу, выжигая из нее все плохое. Марко прекрасен, как никогда, пусть и нетвердая его походка, и пальцы дрожат, а плечи маслянисто поблескивают в свете прожекторов капельками пота. Он возбужден, и возбуждение его растет — Олли чувствует это, чувствует усиливающийся запах, слышит пульсацию крови, и хочется, чтобы все перестали на него смотреть. Оставили в единоличное пользование, ушли, не смели вдыхать родной, любимый запах, касаться его нежных ладоней, любоваться пластикой бедер и грацией рук. Олли думал, что придется сдерживать публику и Марко, а на деле приходится сдерживать себя. У него наверняка сейчас зверское выражение глаз и отстраненное выражение лица, но совладать с собой трудно, особенно когда Марко с силой сжимает свою грудь, сгибаясь пополам, наверняка ощущая яркую, острую боль, перемешанную с кислотным наслаждением.
Публика ревет и стонет на последней песне, достигая пика напряжения, а у Марко внутри будто что-то истончается и лопается, оставляя после себя пустоту. Он наверняка упал бы на колени, не успей Олли подхватить, удержать за горячий бок, обжигающий даже сквозь одежду, и кажется, что тихий, жадный стон слышит не только он, но и все в зале, даже в самых отдаленных и темных углах.
— Потерпи еще немного, малыш, — он шепчет, и Марко дрожит даже от его голоса, окутывая запахом. Он дурманит, путает мозги, мешает думать, и Олли отстраненно, со страхом осознает, сдерживая стон, что даже сейчас пик еще не пришел. А уже так пахнет…
Они кланяются и прощаются, Марко — горячий, родной, запутавшийся в желаниях собственного тела — рядом, следует послушно за Олли, ни на секунду не отпуская руку.
Остальная группа медлит словно нарочно, и Олли благодарен им за это — тащит любовника быстрее за кулисы, стараясь не смотреть на то, как медленно и вальяжно переставляет Марко ноги, как устало покачивает бедрами, делая шаг шире, потому что между ягодиц наверняка мокро, и смазка прорывается даже через пробку, призванную ее сдерживать.
Они оба дрожат, зажимаясь в какой-то темной коморке, прижимаясь друг к другу, переплетаясь ногами, чтобы надавить на пах и хоть немного унять бешено пульсирующее возбуждение.
Марко ластится, обвивает руками за шею, вжимаясь лицом Олли в плечо, хныча, требуя внимания к себе и собственному стоящему члену, к горячей игле, расположившейся над копчиком, к сводящей, скручивающей жажде, давящей между ягодиц.
— Олли… Олли, пожалуйста… — мажет губами по скуле и волосам, шепчет хрипло и низко, трется пахом о крепкое бедро своего альфы, дрожа и постанывая. Не держи его Олли за талию — стек бы вниз горячей, тягучей субстанцией, настолько дрожат колени, а ноги хочется развести как можно шире и унять болезненное давление.
— Тише… Мой хороший, — Олли титаническим усилием отстраняет Марко от себя, сердце взрывается болью и жадностью, когда омега протестующе, жалобно стонет, но он не может… Просто нельзя поступать с Марко так. Про адекватное мышление сейчас не может быть и речи — они оба возбуждены до предела ожиданием и запахами друг друга, и за Марко, который всегда хотел мыслить трезво, говорит физиология.
— Не останавливайся, пожалуйста, — жаркий шепот накрывает с головой, Марко вновь жмется, оплетает руками, дергая слабыми пальцами рубашку из-за пояса брюк и рефлекторно покачивая бедрами. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, но давай… Давай решим все на трезвую голову, — Марко урчит, прихватывая губами кожу у Олли на шее, заставляя того дрожать даже сильнее, чем он сам. Срывается на короткий вскрик на очередном движении бедрами вверх, кажется, кончая, и сознание меркнет.
Олли слабо помнит, как расстегивает и снимает с Марко брюки с бельем — член пульсирует так сильно, что кажется, будто сейчас взорвется, и в голове разливается кипящая, как смола, кровь, а в висках бьется желание овладеть и заклеймить.
Марко трется щекой о холодную бетонную стену, гнется сильнее в пояснице, отставляя задницу, смотрит призывно и жадно прекрасными, полными томной пелены глазами на Олли, когда тот медленно прихватывает пальцами специальную пробку, уже максимально разбухшую от выделяемой смазки. Вытаскивает ее, и по стройным, дрожащим бедрами ручейками начинает течь вязкая, пахучая смазка, а Марко кончает еще раз, избавляясь от давления, раскрывавшего его последние два часа.
Дыхание у Олли перехватывает от вида покрасневшего, рефлекторно открывающегося ануса, и перед глазами меркнет, когда он падает на колени и начинает слизывать прозрачные, щедрые потоки, полные родного запаха. Рыкает, зацеловывая местечка под коленями, ведет языком выше — по бедрам к складочкам под ягодицами, разводя их в стороны, любуясь блеском смазанной кожи и тем, как подрагивают под пальцами мышцы, скрытые горячей, мягкой кожей.
Вылизывает все, до чего может дотянуться, но смазки меньше не становится, и от этого сносит крышу. Видеть Марко таким — раскрытым и жаждущим — позволено лишь ему, и больше никто и никогда не был удостоен чего-то подобного. И уже не будет.
«Мой, мой, мой» — набатом бьется в голове, пульсирует на кончиках пальцев, горит на губах, и Олли плавно поднимается с колен, расстегивая наконец-то давно мешающие, причиняющие боль брюки. Оглаживает ладонью оставленную задницу Марко, мнет ягодицы, скользит на пробу пальцами в горячее, податливо раскрывающееся нутро, и то принимает с готовностью, легко и плавно, ожидая только этого уже так долго.
Марко уже даже не стонет — просто смотрит, выгнувшись и дрожа, принимая на ресницы капельки слез и приоткрыв губы от недостатка дыхания. Олли лезет свободной рукой под дурацкую кофту сеткой, сжимая Марко грудь до болезненного вскрика, а второй рукой направляя себя внутрь жаждущего разрядки тела.
Их стоны смешиваются и рассыпаются миллиардами комет, взрывами наслаждения погружая на самое дно темной реки телесной жажды. Олли сразу срывается на быстрый, жесткий темп, вколачиваясь в покорно принимающего, раскрытого Марко, хлюпая смазкой, что вытекает из него на обратном движении. В мыслях ничего, абсолютный вакуум, потому что толкаться в горячую, гладкую тесноту первозданно приятно и правильно. Олли мягко ведет языком по взмокшее шее Марко выше, к уху, сжимая пальцами его бедра еще сильнее, насаживая на свой член, вынимая душу каждым движением. Они стонут, не смущаясь, наплевав на весь мир, и хрипы раздирает Марко шею, рвутся неконтролируемым скулежом и всхлипами, пока он грудью с все еще заклеенными сосками трется о стену, а задницей подается навстречу члену Олли.
Хватает доли секунды, чтобы найти идеально вкусное и максимально пахнущее местечко у Марко на загривке, вцепиться в него зубами, пометить наконец, оставляя след, знак, что эта омега — его, принадлежит лишь одному, занята — самая прекрасная и желанная на свете.
Невероятным, титаническим усилием удается удержать себя на самом краю, избежать сцепки, застыв на излете финального толчка и оставив узел снаружи судорожно сжимающегося Марко. Тот извивается и стонет, насаженный на крепкий член, переживая оргазм за оргазмом, что следуют друг за другом, сливаясь в лавину. Олли выскальзывает из мягкого, как воск, блаженно расслабленного тела, понимая, что до настоящей разрядки ему далеко, но гораздо важнее сейчас — Марко, сползающий от слабости в ногах вниз по стене. Олли подхватывает его, прижимая к себе, ищет в кармане упаковку с новой пробкой и мягко толкает ее пальцами внутрь Марко, не отказав себе в удовольствии погладить напоследок под мошонкой, где все влажно и скользко и уловить еще один музыкальный стон.
— Почему ты… — Марко умолкает, отвечая на нежный, полный благодарности поцелуй, и окончательно млеет, смотря на Олли с ожиданием и покорностью.
— Еще успеем. Просто кое-кто все еще недостаточно раскрылся, — Олли жарко шепчет это в ярко цветущую метку, заставив Марко задрожать от предвкушения, а затем устало хмыкнуть.
Впереди еще долгая дорога домой, полная ожидания, насмешливые, понимающие взгляды коллег, но все этого того стоит. И они обязательно во всем разберутся. Марко разберется. Ведь Олли будет рядом.
Марко был бетой и никогда не парился по этому поводу. Были какие-то размышления и волнения в подростковом возрасте: когда его одноклассники бегали на свиданки, жадно унюхивая прелести первого секса, он сидел дома и корпел над учебниками, но наступил двадцатый день рождения, и с ожиданиями было решено покончить. Дальше жизнь показала, что выбор был правильным. Наблюдая за своими друзьями и знакомыми, за тем, как людям сносит голову из-за гормонов, он искренне радовался тому, что никогда не сможет ощутить всех «прелестей» выкрутасов организма, отсылающих человечество к животному началу. Терять голову из-за течки или гона? Нет, спасибо. И пусть он никогда даже не приблизится к пониманию того, что это такое — истинный партнер. Пусть. Зато сохранит голову свежей и незамутненной похотью, не будет дергаться от посторонних резких запахов, не будет опасаться за себя или за кого-то другого.
Даже будучи бетой ему посчастливилось найти того, с кем хотелось провести всю жизнь. И чувства эти были взаимны. Олли — альфа, но это не имело абсолютно никакого значения, когда они смотрели друг на друга, и Марко мог ощущать это невыразимо прекрасное чувство родственности душ. Они понимали друг друга с полуслова, ощущали состояние друг друга без прикосновений и не было никого, кто мог бы встать между ними. Олли окружало достаточно омег — открытых и готовых на все, но Марко всегда был спокоен по этому поводу. Он доверял, любил, и получал в ответ тоже самое, ловля при этом недоуменные взгляды остальных.
Да, возможно, они не идеально подходят друг другу, и есть кто-то в этом мире, кто был для Олли лучшей парой, чем он, но Марко старался не загоняться, а Олли никогда не давал повода. Все было хорошо.
До последнего момента.
Марко болезненно выдохнул, стараясь вести себя потише и перекатываясь по постели. Весь день он ощущал легкое недомогание, и сейчас, ближе к ночи, оно проявилось со всей силой, заставляя истекать потом от жара. Кожа казалась тонкой, чужой, натянутой с силой на кости и мышцы, а соски болезненно ныли каждый раз, как по ним скользила ткань одеяла или простыни.
Марко постарался выровнять дыхание, чувствуя, что волосы на затылке намокли и неприятно липнут к шее. Хотелось добраться до душа, но он ощущал ватную слабость в бедрах, и оставалось только лежать, устало смежив веки, сотрясаясь в лихорадке.
Олли будить не хотелось — наверняка, он просто съел что-то не то или подхватил простуду, но время шло, а симптомы только усиливались. Марко вновь перекатился на своей половине кровати, стараясь вести себя как можно тише и аккуратнее, но предательский болезненный стон все равно сорвался с губ, когда край одеяла мазнул по многострадальным соскам.
Он скосил глаза на свою грудь, оттянув ворот футболки и стараясь рассмотреть хоть что-то в темноте спальной комнаты, освещаемой только лишь уличными фонарями, но, конечно же, это было глупо. Пальцы скользнули под ткань, легко накрыли сморщившийся, твердый комочек плоти, и крупная дрожь прошла по всему его телу, настолько остро ощущались прикосновения собственных пальцев. Марко укусил себя за мякоть ладони, чувствуя, как от одного простого движения сердце заходится в бешеном темпе, а жар начинает настойчивее и интенсивнее растекаться по телу.
Лежа в темноте, он легко массировал себя за грудь надеясь, что это снимет напряжение и он сможет наконец-то заснуть, но делал только хуже. Живот рефлекторно поджимался от каждого прикосновения подушечек к нежной коже, напрягались бедра, раздвигаясь шире в стороны, но томящее натяжение все никак не пропадало, выкручивая мышцы жгутом и заставляя елозить ногами и задницей по постели.
Перед глазами была пелена тумана, на ресницах застыли слезинки, а контуры комнаты расплывались и терялись, когда Марко укусил себя особенно сильно, скрывая прерывистые вздохи и тяжелое мычание. Ладонь двигалась уже сама по себе, без участия уставшего и отчаявшегося мозга, и в полузабытьи он легко ласкал себя, беря в руку то правый, то левый сосок, ощущая, какие они горячие, твердые и припухшие.
Рядом завозился Олли, скидывая одеяло, коснулся случайно своим бедром раскинутых ног Марко, и откровенный звук все же прорвался через стену боли и самоконтроля, окончательно выдергивая Олли из сна.
— Марко? Что случи-… — он замолк, широко раздув ноздри и смотря на любовника шалым, неверящим взглядом. Коснулся кончиками пальцев оголенных ребер под задранной футболкой, заставив Марко вскинуться и отчаянно, неприкрыто задрожать, а следом уткнулся туда же носом, втягивая полной грудью пока еще легкий, слабо уловимый и не до конца раскрывшийся запах. Очень приятный, и очень томительный запах, от которого в паху становилось тяжело, а мышцы тянуло и выкручивало.
— Олли… Олли, прости, что разбудил. Я… я не очень хорошо себя чувствую, — Марко постарался улыбнуться и выровнять дыхание, что вырывалось прерывистыми облачками из приоткрытого рта.
Олли тем временем уселся на пятки совсем рядом, и почему-то сейчас обнять его и прижаться теснее хотелось больше обычного. Останавливал взгляд. Недоверчивый, полный какого-то восторга и непонятной жадности, этот взгляд гулял по телу широкими шагами, омывал волной, что сплеталась с собственным жаром и заставляла дрожать еще отчаяннее. Марко потянулся поправить футболку, незаметно вытирая о нее ребро ладони, но Олли перехватил его пальцы, убрал, а сам прижал подушечки к коже, там, где аркой сходились ребра. Погладил: легко, невесомо, щекоча тонкие волоски, и Марко отозвался неожиданно, шокированный самим собой, хриплым, низким стоном.
Кажется, Олли только этого и ждал. Он жадно оседлал бедра Марко, задрал футболку к шее, а затем уткнулся лицом в живот, со странным рокотанием в горле шумно сопя и делая глубокие вдохи. Ткань резанула по груди, задевая многострадальные соски, и Марко застонал еще раз, жмурясь и нервно облизывая губы.
— Осторожнее, пожалуйста! — за плаксивый тон нужно было разозлиться на себя, но близость Олли как никогда сносила крышу, и давление крови в ушах и мозгу мешало связно мыслить и правильно осознавать происходящее.
— Мой хороший… — Олли, высунув язык, прочертил мокрую полосу по солоноватой коже, упиваясь ее вкусом и запахом. Невероятно. Не может быть. Но так сладко, так правильно, и так хорошо… Марко, его прекрасный Марко — омега. Поздний, но оттого еще более прекрасный, с медленно раскрывающимся запахом, дрожащий от непонимания и начинающейся течки, от предательства организма, что решил проявить свою природу только сейчас и только для него — для Олли… От избытка чувств хотелось искусать мягкую, податливую и послушную плоть, но нельзя. Нужно сдерживаться, чтобы не причинить боли, не отпугнуть, заставить почувствовать весь букет эмоций и наслаждения.
Он вновь и вновь ласкал языком подреберную впадину, мягкий живот, сжимал бока ладонями и упивался запахом, что становился все сильнее, а Марко извивался под ним и срывался на редкие, дрожащие стоны, опутанный смятением.
— Что со мной такое? Олли, мне больно… Или нет… Тяжело. Сделай что-нибудь, Олли, пожалуйста, — дрожащие ресницы, приоткрытые губы, потемневшие, воспаленные соски, едва-едва прикрытые собравшейся гармошкой тканью футболки, которую Олли задрал к самой шее резко и нетерпеливо — на Марко хотелось смотреть вечно, сжимать его в объятьях вечно, доводить до исступления и пить без остатка его всего.
— А сам еще не понял? — с опозданием отозвался Олли хриплым голосом: у него стояло так крепко, что еще немного — и будет больно, но он не торопился. Теперь у них будет бесконечный запас времени, теперь они нашли друг друга в этом бушующем, непостоянном мире, и запах течной омеги — его омеги — кружил голову, делая мысли тяжелыми и неповоротливыми.
— Этого не может быть, — Марко жмурится страдальчески, красиво изламывая брови, дышит прерывисто, поверхностно, захваченный в плен прикосновениями любовника и собственным телом, требующим ласки, и у Олли на мгновение пропадает пульс от огромной волны любви. — Почему так поздно…
— Ты, видимо, и здесь особенный, — Олли перебирается выше, накрывая губами сосок, проводит легко языком по напряженной, чувствительной коже, и Марко тут же выгибается, вскидывая бедра, ластится весь, не зная, то ли продлить контакт, то ли оттолкнуть, потому что всего — слишком. Тыкается вставшим членом Олли в ягодицы, и последние тормоза со скрипом рвутся с мест, а в груди окончательно созревает не мысль — приказ, жизненное кредо — мой! Его нужно сделать моим!
Олли ласкает ртом и пальцами чувствительные комки плоти, вырывая из Марко протяжные, страдальческие стоны. Наслаждение балансирует на грани с болью, по телу гуляет дрожь, а жар, до этого окутывавший его полностью, концентрируется внизу живота и вдоль позвоночника, заставляя до хруста прогибаться в пояснице, подставляясь под терзающие прикосновения.
Олли настраивает его как инструмент. Играется, пробует, сдавливает и крутит, и на каждое движение, каждое соприкосновение Марко отзывчиво отвечает пластикой грациозного тела и ласкающими слух звуками, от которых последние крупицы самообладания утекают сквозь разбитое стекло песочных часов.
Провести языком — мокро, горячо, ощущая жар в ответ, сжать губами, а рукой — проделать похожие движения, но мягче, нежнее, невесомее — потому что слишком много чувствительности, и они рискуют потерять сознание оба: Марко — от зашкаливающих ощущений, а Олли — от нежности и любви к своему омеге, к своей половине, что гнется сейчас в руках и жадно вбирает все, что дают.
Двинуться выше, к ключицам и шее, зализать особенно пахучее место, рокоча от удовольствия — вкус и запах просто потрясающие, давно родные и знакомые, но все такие же свежие, правильные и идеальные. Прислушаться к хрипам и вскрикам, сжать бок, скользнуть ниже ладонью, к давно раскинутым бедрам — изящным и стройным, подгрести к себе, обвести нежную кожу, покрытую мягкими волосками, подобраться к ягодице и туда, где уже скользко от смазки, влажно, мокро, горячо.
— Олли… Пожалуйста, Олли, сделай что-нибудь. Я больше не могу, — Марко жмурится, теряясь в собственных ощущениях. Можно быть уверенным — сейчас его сознание плывет на волнах возбуждения и желания, что скручивают в сладкой судороге — Олли и сам давно уже держится из последних сил.
До зубовного скрежета хочется толкнуться в дурманящую мозг и обоняние тесноту, почувствовать в ответ жадное сжимание вокруг члена, слиться в единое целое, сцепиться и больше никогда не отпускать из объятий, но… Всегда есть «но», и Олли смыкает дрожащие веки, стараясь прийти в себя.
У Марко эта течка — первая, к тому же она только начинается, и нельзя, ни в коем случае нельзя сейчас уходить в сцепку, а Олли знает — он будет не в силах себя сдержать. Слишком горячее и слишком гибкое тело извивается сейчас под ним, перед глазами, всхлипывая и смотря со страхом и мольбой. Это будет выше его сил…
Поэтому он, мазнув языком по соскам в последний раз, сползает с уютных бедер на постель и подтягивает Марко к себе ближе, заставляя вжаться в собственных пах мокрой задницей. Яркий, откровенный стон срывается с любимых губ, и Олли тянется навстречу, сгибая Марко пополам, слизывая этот стон, набрасываясь с жадным поцелуем, доводящим до исступления, до неутолимой жажды. Он надеется, что Марко почувствует собственный запах, смахнет его с губ Олли языком и так станет еще ближе и еще роднее.
— Олли… Олли… — Марко хрипит, пока с него нетерпеливо сдергивают белье с мокрым пятном от вытекающей смазки. Смущенно, стыдливо отворачивается, замечая его, ощущая, как скользко между ягодиц и мокро, но Олли мягко целует его под коленкой, трется членом, делясь нежностью и желанием, показывая, как ему хорошо и какой хороший сам Марко, и смущение отступает.
— Ты такой красивый, — Олли мягко водит пальцами по стоящему члену Марко, прихватает немного вязкой и скользкой смазки с бедер, размазывая ее по плоти, а сам неотрывно, завороженно смотрит. Смотрит на то, как жадно раскрывается и пульсирует анус омеги в ожидании альфы, как поблескивают складочки кожи, и как потеки прозрачной жидкости струйками стекают по коже, впитываясь в постель.
Олли мягко поддевает пальцем одну такую капельку, подносит к лицу, а затем быстро слизывает. Зрачки расширяются до боли в черепной коробке, тухнет сознание, и вот уже он жадно вылизывает мокрого, извивающегося Марко, вырывая вскрик за вскриком, упиваясь вкусом и запахом.
Раздвигает края ануса кончиком языка, мнет руками бедра и ягодицы, водит нежно по коже и поджавшимся яичкам, вылизывая все настолько тщательно, насколько только может.
Марко дрожит в его руках, невообразимо трогательный, борясь с самим собой: он то словно старается оттолкнуть Олли, перетечь подальше от него на кровати, то сам насаживается на ласкающий его язык, раскидывает бедра шире, делаясь более открытым и доступным, выгибая шею и комкая простынь.
Два пальца легко скользят в мягкое, податливое и горячее нутро, стенки легко поддаются напору, расходясь в стороны, и Марко захлебывается очередным стоном, получивший наконец-то то, о чем давно молил организм. Это не член и не сцепка, но этого достаточно, чтобы Марко у Олли в руках всхлипывал и двигал тазом навстречу, и чтобы края его ануса мягко пульсировали в такт толчкам, жадно сжимаясь, когда пальцы оказывались почти полностью вытащенными.
Ласкать его так — невероятно приятно, и второй рукой Олли скользит к собственному члену, сжимает себя у основания, одновременно сгибая пальцы и нащупывая простату внутри Марко — увеличившуюся и чувствительную. Он легко и плавно двигает рукой, надрачивая себе в этот момент, наблюдая, как покрасневшие, раскрытые края тянутся и слегка выворачиваются следом за движениями, а сам Марко жадно и болезненно стонет от издевательств над собой. Смазки становится больше, она хлюпает внутри любимого тела с чарующе пошлым звуком, стекает по ягодицам, и Олли слизывает несколько крупных потоков, окончательно потерявший разум от одурманивающего запаха течки.
Первым начинает судорожно сжиматься Марко, вскрикивает, дергается конвульсивно и соскальзывает с пальцев Олли, сжимаясь в комок и дрожа. Наблюдая за тем, как края его ануса пульсируют, исторгая последние на сегодня потоки смазки, Олли финиширует следом, чувствуя, как набухает узел у основания. Он валится рядом с Марко, обнимая его и прижимая, укладывая голову измученного омеги себе на плечо. Марко реагирует слабо — его все еще потряхивает, и Олли в который раз с восторгом задумывается, какой же тот все-таки чувствительный и отзывчивый — даже без сцепки все еще плывет на волнах оргазма, рефлекторно отставив задницу, притираясь ягодицами к все еще напряженному члену своего альфы. Скользить чувствительной головкой по скользкой от смазки коже приятно, и Олли быстро проваливается в сон, сгребши Марко в охапку и уткнувшись носом в плечо — там, где пахнет особенно сладко. Теперь должно стать полегче. А завтра они разберутся.
***
Утро наступает преступно быстро и, проснувшись, Олли все еще может ощущать тот дурманящий запах, что вскружил ему голову ночью. Марко в его руках тихий и обессиленный. Он смирно лежит в заботливых объятьях, тяжело дыша, ведь возбуждение только начинает захватывать тело — медленно, но уверенно, клетку за клеткой, наполняя тяжелым томлением. Он выгибается, оставляя задницу — на инстинктах, не соображая до конца, трется, выискивая контакт, и Олли благодарно лижет ему плечо и шею, крепче сжимая в руках. Хочется провести так весь день, баловать и доводить до исступления уверенными прикосновениями, но сегодня у них концерт, и это, если честно, большая проблема.
Марко, по сути, все еще ничейный, не помеченный, а Олли не уверен, что сможет выдержать вожделеющие и собственнические взгляды других альф, которые наверняка будут в зале.
— Может, отменим? — тихо шепчет он, трется носом о мягкие волосы, ведет рукой по груди, невесомо поглаживая кожу Марко, и тот отзывчиво откидывается, прижимаясь теснее, хрипло стонет и сильнее сжимает веки, невыносимо трогательный и уставший.
— Ты ведь знаешь, что мы не можем… Олли, больно, — родной любимый голос, полный болезненного желания, окутывает уши шелковистым потоком, член напрягается еще сильнее, и Олли, убрав руку от чувствительных сосков, скользит ею между бедер Марко, надавливая ладонью тому на пах, притираясь и вновь с восторгом ощущая нарастающую влажность.
— Прости, — коротко целует за ухом, отчаянно подавляя рык и жгучее желание скрыть любовника от глаз всего мира и наслаждаться ним в одиночку. Сейчас концерт воспринимается не как работа и не как приятный повод встречи с фанатами, а как раздражающие событие, испытание для нервов. Ведь Марко на концерте будет не только его. Марко будет принадлежать еще и зрителям, а это уязвляет самолюбие и вызывает волну неконтролируемой злобы. Будто панель для шлюхи…
Марко чувствует волну ярости, исходящую от Олли, поворачивается слегка и дарит аккуратный, мягкий поцелуй, успокаивая одним только этим.
Ему и правда больно, под глазами залегли темные круги, а взгляд — грустный и потерянный.
— Мне нужно… разобраться со всем этим, — он прикрывает глаза, спокойно лежа у Олли в руках, давая гладить себя по животу, успокаивать и быть рядом.
«Ему и правда трудно сейчас», — мысль пронзает сознание острой вспышкой, и Олли чувствует в себе силы сделать все на свете, лишь бы только помочь и защитить. Ведь у Марко всегда было однозначное мнение по поводу альф и омег, а теперь он сам оказался одним из «счастливчиков», жизнь перевернулась с ног на голову и нужно вновь отыскать точку опоры, принять себя нового и двигаться дальше.
Преисполненный заботы и желанием отгородить от любой боли, Олли мягко тянет любовника за руку в сторону душа — ночь была бурной и полной открытый, и неплохо смыть с себя следы, смыть запах смазки и секса, чтобы на Марко меньше пялились. Помочь хоть такой мелочью.
Олли мягко водит ладонями по чужим бедрам, скользит между ними, вымывая оставшуюся сперму и смазку, которая все еще течет из Марко даже после полученной разрядки, а тот слабо дышит и откидывается сильнее, подставляя шею и давая полный доступ к своему телу, демонстрируя доверие. За одно только это его хочется зацеловать и утопить в любви — сейчас, обуреваемому смятением и потерянному, Марко очень нелегко демонстрировать подобную открытость.
От ткани полотенца, прошедшегося по груди, он хмурится и недовольно стонет, подавляя дрожь, и от греха подальше, преодолевая смешки, Олли сам заклеивает такие чувствительные участки любимого тела, предварительно пройдясь по ним языком и словив еще несколько стонов. Марко — обнаженный и покрытый каплями воды — жмется к нему в объятья, обессиленно приваливаясь к плечу, и у Олли разрывается сердце.
Стоит им только войти в гримерную, старательно избегая скоплений фанатов, уже стоящих у клуба, как Яска принимается настороженно и жадно принюхиваться. Расширяет недоверчиво глаза, смотрит на стушевавшегося, замершего от подобной картины Марко горящим взглядом, и Олли приходится выступить вперед, нахмурившись и едва сдерживая недовольный рык.
Марко старается спрятать свою реакцию, — страха, потрясения — приветливо улыбается и здоровается, проскальзывая в дальний угол комнаты, пока вся группа провожает его взглядами.
Больше всего удивлены альфы — Яска и Яри переглядываются и раздувают ноздри, стараясь уловить побольше запаха, но Яри давно и прочно занят, так что быстро теряет интерес, а Яска тушуется под взглядом Олли и немного успокаивается. Бета-Маркус же спокойно продолжает что-то щелкать в своем ноутбуке, обращается к другу в привычном тоне, игнорируя происходящее, и Марко, кажется, глубоко благодарен за это.
— Зря ты его не пометил. Могут быть проблемы, — Яска встряхивается, снимая оцепенение, рокочет тихо своим густым басом, обращаясь к Олли, и тот досадливо морщится, признавая чужую правоту, но бесясь от невозможности что-либо сделать. Группа отреагировала вполне адекватно, но как быть с залом… В запале концерта и эмоционального подъема много что может случиться, и он ни за что не простит себе, если Марко пострадает.
В комнате витает настороженность, которую можно, кажется, потрогать пальцами, и Олли тяжело вздыхает, понимая, какое сильное сейчас нервное напряжение испытывает Марко. Тот сидит, забившись в угол и ни с кем не общаясь, пока заканчиваются последние приготовления к концерту. Олли может видеть капельки испарины, покрывшей его лоб, и слабую дрожь в пальцах — возбуждение не отпускает, накапливаясь и возрастая минуту за минутой, и хочется наплевать на все на свете, унести его отсюда — подальше от въедливых взглядов, заласкать и закрыть своим телом.
— Эй, Сааресто, — Марко вздрагивает, когда рядом с ним плюхается Яни, кладет руку на плечо и весело, подбадривающе всматривается в уставшие глаза. — Не переживай так. Все будет хорошо. Мы ведь с тобой. Олли с тобой! Мы поможем, ты ведь знаешь.
Все бросают свои эфемерно важные дела, смотрят серьезно и согласно, и Марко немного расслабляется. Олли подходит ближе, сжимает широкие плечи своей омеги ладонями, массируя напряженные мышцы, даря поддержку, и наконец-то знакомая, неуверенная, но все такая же солнечная улыбка трогает родные губы.
— Да… Спасибо, ребята, — Марко смотрит благодарно на каждого из них, откидывает голову в желании стать ближе к Олли, и напряжение отпускает, вновь становясь беззаботным смехом и шутками, к которым все привыкли.
— Держи, — Яни сует в руки их фронтмену грохочущую баночку таблеток, понимая Марко как никто другой, наблюдая, как тот вертит недоуменно лекарство в пальцах, вчитываясь в этикетку.
Олли напрягается, подавляя желание вырвать гадость и отбросить ее подальше, как ядовитую змею, но Яни расслабленно смеется, смотря ему в глаза:
— Не бесись, это всего лишь успокоительное. Я сам такие пью, когда нужно отъебашить концерт со стояком и озером в заднице. Никаких последствий, будь спокоен.
Марко немного нервно смеется — ему еще только предстоит привыкнуть к своей новой сущности, но вздыхает свободнее и кивает с благодарностью, отдавай традиционную «пять» человеку, который всегда был готов поддержать любую шалость и любой движ. Яни отходит к своему альфе, оставляя Марко и Олли наедине.
— Мы справимся, правда? — в словах Марко читается «я» вместо «мы», и Олли, признавая полное право партнера на контроль собственного тела кивает, ломая самого себя и стараясь не прожигать таблетки взглядом. Он понимает, но не одобряет этого выбора, но это нужно Марко, и приходится успокоиться, чтобы быть той самой поддержкой, которой он хотел стать. Которая нужна любимому человеку.
Марко глотает одну белую капсулу, жадно запивая ее водой, несколько прозрачных капелек застывает в уголках его губ, и Олли давит в себе желание слизнуть их и утянуть в долгий, жадный поцелуй, понимая, что сейчас не время.
Концерт тянется как резина — бесконечный и сложный. На Марко пялятся. Откровенно, похотливо, удивленно, с восторгом или шоком, но каждый из этих взглядов словно отпечатывается на коже у Олли и хочется расцарапать себя, содрать пласты шкуры вместе с этой грязью, мыться до воспаленной натертой кожи, так эти взгляды бесят. Он старается сосредоточиться на своих партиях, не смотреть в зал, но все равно чувствует каждую пару глаз, прожигающих Марко, и против воли в горле зреет низкий вибрирующий и раздраженный рык.
В противовес этому сам Марко словно слеп. Не замечая ничего на свете, он привычно скачет по сцене, заигрывает с публикой, дурачится, поет, и его голос резонирует, усиливается, проникает через поры под кожу, к органам и мышцам, в самое нутро, душу, выжигая из нее все плохое. Марко прекрасен, как никогда, пусть и нетвердая его походка, и пальцы дрожат, а плечи маслянисто поблескивают в свете прожекторов капельками пота. Он возбужден, и возбуждение его растет — Олли чувствует это, чувствует усиливающийся запах, слышит пульсацию крови, и хочется, чтобы все перестали на него смотреть. Оставили в единоличное пользование, ушли, не смели вдыхать родной, любимый запах, касаться его нежных ладоней, любоваться пластикой бедер и грацией рук. Олли думал, что придется сдерживать публику и Марко, а на деле приходится сдерживать себя. У него наверняка сейчас зверское выражение глаз и отстраненное выражение лица, но совладать с собой трудно, особенно когда Марко с силой сжимает свою грудь, сгибаясь пополам, наверняка ощущая яркую, острую боль, перемешанную с кислотным наслаждением.
Публика ревет и стонет на последней песне, достигая пика напряжения, а у Марко внутри будто что-то истончается и лопается, оставляя после себя пустоту. Он наверняка упал бы на колени, не успей Олли подхватить, удержать за горячий бок, обжигающий даже сквозь одежду, и кажется, что тихий, жадный стон слышит не только он, но и все в зале, даже в самых отдаленных и темных углах.
— Потерпи еще немного, малыш, — он шепчет, и Марко дрожит даже от его голоса, окутывая запахом. Он дурманит, путает мозги, мешает думать, и Олли отстраненно, со страхом осознает, сдерживая стон, что даже сейчас пик еще не пришел. А уже так пахнет…
Они кланяются и прощаются, Марко — горячий, родной, запутавшийся в желаниях собственного тела — рядом, следует послушно за Олли, ни на секунду не отпуская руку.
Остальная группа медлит словно нарочно, и Олли благодарен им за это — тащит любовника быстрее за кулисы, стараясь не смотреть на то, как медленно и вальяжно переставляет Марко ноги, как устало покачивает бедрами, делая шаг шире, потому что между ягодиц наверняка мокро, и смазка прорывается даже через пробку, призванную ее сдерживать.
Они оба дрожат, зажимаясь в какой-то темной коморке, прижимаясь друг к другу, переплетаясь ногами, чтобы надавить на пах и хоть немного унять бешено пульсирующее возбуждение.
Марко ластится, обвивает руками за шею, вжимаясь лицом Олли в плечо, хныча, требуя внимания к себе и собственному стоящему члену, к горячей игле, расположившейся над копчиком, к сводящей, скручивающей жажде, давящей между ягодиц.
— Олли… Олли, пожалуйста… — мажет губами по скуле и волосам, шепчет хрипло и низко, трется пахом о крепкое бедро своего альфы, дрожа и постанывая. Не держи его Олли за талию — стек бы вниз горячей, тягучей субстанцией, настолько дрожат колени, а ноги хочется развести как можно шире и унять болезненное давление.
— Тише… Мой хороший, — Олли титаническим усилием отстраняет Марко от себя, сердце взрывается болью и жадностью, когда омега протестующе, жалобно стонет, но он не может… Просто нельзя поступать с Марко так. Про адекватное мышление сейчас не может быть и речи — они оба возбуждены до предела ожиданием и запахами друг друга, и за Марко, который всегда хотел мыслить трезво, говорит физиология.
— Не останавливайся, пожалуйста, — жаркий шепот накрывает с головой, Марко вновь жмется, оплетает руками, дергая слабыми пальцами рубашку из-за пояса брюк и рефлекторно покачивая бедрами. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, но давай… Давай решим все на трезвую голову, — Марко урчит, прихватывая губами кожу у Олли на шее, заставляя того дрожать даже сильнее, чем он сам. Срывается на короткий вскрик на очередном движении бедрами вверх, кажется, кончая, и сознание меркнет.
Олли слабо помнит, как расстегивает и снимает с Марко брюки с бельем — член пульсирует так сильно, что кажется, будто сейчас взорвется, и в голове разливается кипящая, как смола, кровь, а в висках бьется желание овладеть и заклеймить.
Марко трется щекой о холодную бетонную стену, гнется сильнее в пояснице, отставляя задницу, смотрит призывно и жадно прекрасными, полными томной пелены глазами на Олли, когда тот медленно прихватывает пальцами специальную пробку, уже максимально разбухшую от выделяемой смазки. Вытаскивает ее, и по стройным, дрожащим бедрами ручейками начинает течь вязкая, пахучая смазка, а Марко кончает еще раз, избавляясь от давления, раскрывавшего его последние два часа.
Дыхание у Олли перехватывает от вида покрасневшего, рефлекторно открывающегося ануса, и перед глазами меркнет, когда он падает на колени и начинает слизывать прозрачные, щедрые потоки, полные родного запаха. Рыкает, зацеловывая местечка под коленями, ведет языком выше — по бедрам к складочкам под ягодицами, разводя их в стороны, любуясь блеском смазанной кожи и тем, как подрагивают под пальцами мышцы, скрытые горячей, мягкой кожей.
Вылизывает все, до чего может дотянуться, но смазки меньше не становится, и от этого сносит крышу. Видеть Марко таким — раскрытым и жаждущим — позволено лишь ему, и больше никто и никогда не был удостоен чего-то подобного. И уже не будет.
«Мой, мой, мой» — набатом бьется в голове, пульсирует на кончиках пальцев, горит на губах, и Олли плавно поднимается с колен, расстегивая наконец-то давно мешающие, причиняющие боль брюки. Оглаживает ладонью оставленную задницу Марко, мнет ягодицы, скользит на пробу пальцами в горячее, податливо раскрывающееся нутро, и то принимает с готовностью, легко и плавно, ожидая только этого уже так долго.
Марко уже даже не стонет — просто смотрит, выгнувшись и дрожа, принимая на ресницы капельки слез и приоткрыв губы от недостатка дыхания. Олли лезет свободной рукой под дурацкую кофту сеткой, сжимая Марко грудь до болезненного вскрика, а второй рукой направляя себя внутрь жаждущего разрядки тела.
Их стоны смешиваются и рассыпаются миллиардами комет, взрывами наслаждения погружая на самое дно темной реки телесной жажды. Олли сразу срывается на быстрый, жесткий темп, вколачиваясь в покорно принимающего, раскрытого Марко, хлюпая смазкой, что вытекает из него на обратном движении. В мыслях ничего, абсолютный вакуум, потому что толкаться в горячую, гладкую тесноту первозданно приятно и правильно. Олли мягко ведет языком по взмокшее шее Марко выше, к уху, сжимая пальцами его бедра еще сильнее, насаживая на свой член, вынимая душу каждым движением. Они стонут, не смущаясь, наплевав на весь мир, и хрипы раздирает Марко шею, рвутся неконтролируемым скулежом и всхлипами, пока он грудью с все еще заклеенными сосками трется о стену, а задницей подается навстречу члену Олли.
Хватает доли секунды, чтобы найти идеально вкусное и максимально пахнущее местечко у Марко на загривке, вцепиться в него зубами, пометить наконец, оставляя след, знак, что эта омега — его, принадлежит лишь одному, занята — самая прекрасная и желанная на свете.
Невероятным, титаническим усилием удается удержать себя на самом краю, избежать сцепки, застыв на излете финального толчка и оставив узел снаружи судорожно сжимающегося Марко. Тот извивается и стонет, насаженный на крепкий член, переживая оргазм за оргазмом, что следуют друг за другом, сливаясь в лавину. Олли выскальзывает из мягкого, как воск, блаженно расслабленного тела, понимая, что до настоящей разрядки ему далеко, но гораздо важнее сейчас — Марко, сползающий от слабости в ногах вниз по стене. Олли подхватывает его, прижимая к себе, ищет в кармане упаковку с новой пробкой и мягко толкает ее пальцами внутрь Марко, не отказав себе в удовольствии погладить напоследок под мошонкой, где все влажно и скользко и уловить еще один музыкальный стон.
— Почему ты… — Марко умолкает, отвечая на нежный, полный благодарности поцелуй, и окончательно млеет, смотря на Олли с ожиданием и покорностью.
— Еще успеем. Просто кое-кто все еще недостаточно раскрылся, — Олли жарко шепчет это в ярко цветущую метку, заставив Марко задрожать от предвкушения, а затем устало хмыкнуть.
Впереди еще долгая дорога домой, полная ожидания, насмешливые, понимающие взгляды коллег, но все этого того стоит. И они обязательно во всем разберутся. Марко разберется. Ведь Олли будет рядом.
@темы: фанфик, pairing: Olli/Marko, NC-17