the sweet escape music video

[Даниловъ]

@темы: video, события

---

[Oblivion&Peace]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

<З

[Даниловъ]

С наступающим Новым 2019 годом!
Пусть сбываются все желания, вас повсюду сопровождает вдохновение, хорошая музыка, любовь, счастье, здоровье. Пусть будет много подарков, пусть всегда получается задуманное, а удача в этом сопутствует и всячески помогает. Пусть любимые и родные люди будут рядом как можно дольше.
Пусть пишутся фанфики, стихи, песни, рисуются арты, фотошоп не зависает, а селфи всегда выходят отличными.
Я вас всех очень люблю!

@темы: фотографии, Marko Saaresto, сообщение администратора, Olli Tukiainen

---

несколько фичков

[L_imliss]

ку-ку решила вам кое-чего притараканить. надеюсь понравится
Ррейтинг: R
пейринг: Олли/Марко
размер: ~2,8К слов
сахарный флафф, херт/комфорт, немного тупого авторского юмора)

Холодно

Олли слышит скрежет ключа в замке, а затем по квартире проносится усталое и хрипловатое:
— Я дома!

Звук упавшей сумки, шелест куртки, стук ботинок — опять Марко кинет их как попало, и после придется вытирать лужу грязной воды, что с них натечет.

Вздохнув, Олли откладывает книгу и идет в прихожую, уже приготовившись читать нотации, но осекается, не успев раскрыть рта: Марко бледный настолько, что напоминает вампира, и даже натянутый до самого носа шарф не может скрыть от Олли эту болезненную бледность. Шарф неряшливой кучей приземляется на тумбочку, и теперь лучше видно следы неаккуратно стертого макияжа и уставший взгляд. Марко трет ладони друг о друга и шумно дышит на них, пытаясь отогреть негнущиеся пальцы, а затем отворачивается и легко покашливает в кулак, болезненно жмурясь. Поднимает взгляд, строит виноватое выражение лица и слабо улыбается. И это не та реакция, к которой Олли привык. Обычно, если они были порознь какое-то время, Марко, едва зайдя домой, обнимает его, встречающего у порога, ласково касается губами скулы и трется щекой о волосы, мурлычет шутливо и щипает за бок, добиваясь от Олли усталого от подобных выходок выдоха. А затем целует по-настоящему: глубоко и чувственно, не спеша выпускать из теплого кольца рук. Шепчет, как соскучился и ласково гладит по плечам и спине, смотря так, что перехватывает дыхание — столько в его взгляде восхищения и любви.

Вместо всего вышеперечисленного сейчас Олли может довольствоваться только тяжестью уставшего любовника на своем плече и дрожью, гуляющей у того по телу. Кожа Марко даже под тканью теплой кофты ощущается холодной просто до ужаса, и он машинально растирает широкие плечи, позволяя использовать себя в качестве опорного столба.
— Эй… — мягко шепчет Олли, тормошит Марко обеспокоенно, стараясь заглянуть в лицо. Берет его ладонь в свою, переплетая их пальцы, и вздрагивает от того, насколько они у Марко ледяные. Тот висит на нем безвольной куклой: замерзший и выдохшийся, и Олли хмурится: да, съемки клипов обычно бывают невероятно утомительными, но чтобы настолько…
— Там было пиздец как холодно, — слабо бормочет Марко и вновь заходится приступом сухого, пока еще легкого кашля. Он старается прижаться теснее, вжаться холодным носом Олли в шею, туда, где так сладко пахнет, обвить руками сильнее и никуда не отпускать. Впервые за несколько часов ему по-настоящему тепло: дома, в заботливых объятиях, и терять сейчас это чувство подобно смерти. Но…
— Хочу в душ. Свариться там, а то такое чувство, будто и кости льдом покрылись, — Марко виновато смотрит, но Олли только кивает и ласково ведет ему пальцами по скуле.
— Иди, ты совсем как ледышка. И после быстро в постель. Я пока сделаю чай.
— Кофе, — Марко строит коронный щенячий взгляд, мечтая о своей любимой, большой кружке, полной ароматного и пышущего паром напитка.
— Чай, — строже повторяет Олли, хмуря светлые брови, и Марко со вздохом соглашается. Возможно, чай с травами сейчас и правда будет лучше…

Включая воду и со стоном избавляясь от брюк, мимолетно полюбовавшись уже начавшей алеть, но все еще твердой кожей на бедрах, Марко слышит, как на кухне Олли гремит чашками в шкафу и еле слышно матерится, когда, как обычно, подставляет руку под пар из кипящего чайника. Качает головой, а затем с повторным стоном становится под горячие струи воды.

Его всего до сих пор трясет, и волосы на руках дыбом — то ли не успел согреться, то ли организм безумеет от такого перепада температур и издевательства над собой. Хочется упасть в кровать и уснуть, но в носу влажно и Марко с грустью думает, что после такого избежать простуды точно не получится, а значит и спокойный отдых под вопросом. Он шипит, когда пальцы на ногах начинает колоть — кровь вновь начинает течь так, как ей пристало, и это хорошо, но почему же так чертовски больно?

— Сделай воду не такой горячей — легче будет, — Олли неслышно появляется в ванной, просовывает голову и руку за шторку и самолично принимается крутить кран, настраивая температуру до оптимальной. Марко смотрит на него сонными глазами и словно со стороны видит, какое обиженное выражение появляется у него на лице.
— Ты хочешь, чтобы я все же стал ледяной статуей? Не спорю, я буду прекрасной статуей, но подобная перспектива вообще не радует, — вода, текущая по плечам, перестает ощущаться кипятком, и Марко с досадой думает, что Олли как всегда был прав — колет теперь и правда не так сильно. Только все равно хочется вывернуть кран до упора и стоять так, пока не начнет слезать кожа.
— Не хочу, чтобы у меня был вареный рак вместо любовника, — Олли качает головой и легко улыбается, а затем тянется рукой пощекотать Марко живот. Тот недовольно отстраняется от такого неуважения к себе уставшему и замерзшему, и Олли со вздохом задергивает шторку обратно.
— Чай уже готов, так что хватит плескаться. Нормальную температуру телу нужно возвращать постепенно. Я положил твою одежду на корзину для белья.

Отстранено Марко думает о том, что мог даже и обидеть Олли своей реакцией, но он слишком устал, а бесконечно проворные пальцы его гитариста всегда вызывают внутри одно определенное чувство. И он явно не готов сейчас к чему-то подобному.

— Хорошо. Спасибо! — кричит он погромче, чтобы Олли точно услышал за шумом воды, пусть дверь в ванну и не закрывается, когда они оба дома.
— Давай-давай, буду целовать Ваше Ледяное Величество. Растапливать сердце своей Снежной королеве, так сказать, — хмыкает Олли где-то совсем рядом, в этой же комнате, очевидно дожидаясь, пока он вылезет — обнаженный и мокрый, и Марко вздрагивает.
— О-олли, — умоляюще тянет он, но все же выключает воду и отдергивает штору, натыкаясь на внимательный взгляд.

Это странно — они видели друг друга голыми бессчетное количество раз, пробовали в постели всякое и трахались в самых неожиданных местах и позах. Они знакомы так долго, что кажется, будто стали продолжением друг друга. И все равно взгляд серых глаз Олли заставляет Марко ощутить тепло румянца на щеках от смущения. Ощутить, но не задуматься — он слишком устал для чего-то подобного. Так что, кашлянув, Марко выбирается из ванны и принимается торопливо промакивать кожу полотенцем, желая поскорее одеться и скрыться от прохладного после душа воздуха.

Олли считает несколько иначе. Сделав шаг вперед, он отнимает у Марко полотенце и, зажав его концы в кулаках, принимается резко растирать плечи. Спускается все ниже и ниже, пока наконец не добирается до ягодиц и бедер, и Марко устало хмыкает, прикрывая веки. Он не в силах вынести этот взгляд — только не сейчас.

Но от энергичных движений мягкой ткани по коже и правда становится лучше, и, благодарно коснувшись губ Олли своими, Марко одевается в теплые штаны и кофту с длинным рукавом. Задумчиво смотрит на теплые носки, но надевает и их тоже, а затем спешит в спальню, ловко забираясь под одеяло и конструируя себе теплый кокон. Олли входит следом, и Марко чувствует, как под его весом слегка прогибается матрас с другой стороны кровати.

— А чай?
— Олли… Устал, — Марко ненавидит себя за этот капризный тон, но ничего не может с собой поделать. Смотрит тоскливо на парующую чашку, но выпутываться из теплого, мягкого плена и уж тем более вытаскивать руки не хочется так сильно, что он бы расплакался, будь ему шесть.
— И для кого я старался…
— Солнце, прости, но я, правда, так устал, — Марко шепчет это скорее подушке, чем Олли. Глаза закрываются сами собой, он все еще немного дрожит, но холод, пробравший его в особняке до костей, сейчас ощущается уже не так остро, и терпеть вполне можно.
— Давай хотя бы несколько глотков. Он с лимоном. А то будешь носом потом хлюпать, — неугомонный Олли все же тормошит его, переворачивая на спину, смотрит умоляющим взглядом, и, черт, Марко никогда не мог отказать такому.
— Не могу пошевелиться, — предпринимает он последнюю попытку. Марко не возражает против чая, правда, но дрожь уже почти утихла, и если он сейчас пошевелиться — придется вновь с ней бороться.
— Я помогу, — Олли ласково улыбается, ведет пальцами по лбу и зарывается в волосы Марко, и такому сопротивляться точно невозможно.

Олли помогает Марко сесть, укладывает удобнее подушку, чтобы можно было опереться на нее спиной, а затем берет чашку в руки и подносит ее к губам Марко.

Чай вкусный: сладкий и крепкий, как он любит, и там, кажется, вместо ломтика лимона их целый килограмм. Вниз по пищеводу разливается тепло, Марко облизывается и пьет еще и еще, пока в животе не оседает горячий ком, и наконец-то терзавший его холод отступает насовсем.

— Спасибо, что нянчишься со мной, — он ласково улыбается Олли, и тот прижимается лбом к его лбу, а затем коротко целует в губы.

Теперь точно можно лечь поудобнее, зарыться лицом в подушку, укрыться одеялом по самые уши и забыться сладким сном, ожидая, пока организм придет в норму.

Марко хочется мычать от удовольствия и покоя, что его окутывают, и губы сами собой складываются в довольную улыбку, когда в нос пробирается приятный запах кондиционера для белья, исходящий от чистой простыни, а сзади прижимается Олли — горячий и слегка костлявый.

И Марко любит эту костлявость всем сердцем и ни за что бы не променял ее на что-то другое.

Сон почти забирает его в свои объятия, когда Марко чувствует движение движение за спиной, а затем Олли прижимается теснее и оплетает руками сильнее, тыкаясь носом за ухо.

Сопит так шумно и забавно, втягивая носом запах геля для душа, а после коротко целует в шею и хмыкает, явно довольный проделанным действом. А затем целует еще и еще, трется носом о кожу и сжимает рукой поперек живота, желая стать еще ближе.

Касания ласковые и нежные, и Марко впору бы забыться под них и уснуть, но это же Олли, а значит, что измученный организм все равно заставит кровь бежать быстрее в одно определенное место.

— Олли, я устал, — сообщает он, но поцелуи сыпаться на шею не прекращают: их даже становится больше. Прикосновения ощущаются за ухом и на затылке, и Олли зарывается носом ему в волосы, водит и фыркает от легкой щекотки, но не прекращает, закидывает ногу ему на бедро, жмется теснее пахом к заднице и не собирается выпускать из рук.
— Я ничего не делаю, — тянет он, и Марко слышит улыбку в его голосе. Противоречивые желания раздирают его на части: хочется повернуться и сгрести Олли в охапку, отвечая наконец на поцелуи, сминая сопротивление и лаская тонкие, любимые губы, но ему слишком лениво для каких-либо движений вообще.
— Ты меня возбуждаешь, — обиженно тянет Марко, чувствуя тянущий узел внизу живота и то, как у него твердеет член. Даже удивительно, что у него встал в таком состоянии, но ведь это Олли, а с Олли у него встал бы даже в случае почти полной кровопотери.
— Просто целую тебя, — шепчет Олли насмешливо, а после умоляюще добавляет: — Соскучился за день.

Вновь касается губами за мочкой, втягивает чуть кожу, отпускает и снова льнет, заставляя волоски щекотно приподниматься от горячего дыхания.

— Ты меня всегда возбуждаешь. В общем и целом, — Марко уже даже немного жарко от таких с собой манипуляций, и он едва ощутимо, инстинктивно подается бедрами назад, вжимаясь задницей в пах Олли и ощущая его возбуждение даже сквозь слои одежды и одеяло.

Олли вновь хмыкает, но больше ничего не говорит. Рука с проворными пальцами принимается двигаться активнее: поглаживает живот через одеяло, скользит к груди, а затем пробирается к шее, чтобы погладить почти невесомо, надавить у кромки волос массирующим жестом и заставить Марко издать еще один рваный выдох. Довольный и желающий большего.

— Наконец-то тепленький, — счастливо оповещает Олли и вновь трется носом о кожу Марко, и тот может слышать довольную улыбку в родном, любимом голосе. — Такой хороший. Не могу перестать целовать тебя. Хочется трахнуть тебя такого просто сил нет, — с каждым последующим словом его голос все понижается, и под конец уже полон хриплых, жадных ноток. Марко не выдерживает такого к себе отношения.

Переворачивается со стоном, и наконец-то ловит дразнящие губы своими. Олли сладкий на вкус и чуть пахнет лимоном, который наверняка жрал, пока готовил чай — чертов извращенец, даже в сахар не макает кислые ломтики. Целовать его — высшая благодать на земле. Сминать тонкие, покусанные губы своими, скользить по ним языком, а затем, отстранившись, любоваться ими — потемневшими, яркими и самую каплю припухшими. Такими волнительными на вид и вкус.

Пальцы Олли касаются скул Марко, гладят и гладят раз за разом, пока они целуются, а сам Олли взбирается на него, пошире расставив ноги. Трется и ластится, чертенок, заставляя возбуждение усиливаться, распространяться по телу со скоростью лесного пожара, пока не перестанет хватать воздуха, пока жар не заполонит всего Марко целиком и не потребует выхода.

— Олли… — умоляюще зовет он, отстраняясь и тяжело дыша. Олли пакостливо улыбается и касается губами подбородка Марко, а затем щек, и носа, и линии челюсти, и даже пытается пролезть под одеяло к шее и кадыку.

При этом его рука совершает привычный, давно знакомый маршрут ниже, к паху, и Марко выгибается, подаваясь бедрами вверх, когда чувствует сильные пальцы как раз в том месте, где его твердый и уже влажный член изнывает без внимания.

— Пустишь к себе под одеялко? — Олли облизывается и хитро лыбится, а в глазах пляшут язычки пламени. Жадного, полного вожделения пламени, такого ласкового и наполненного восхищением до самых краев.
— Мое одеялко, — Марко просто хочется отдохнуть уже, и он обиженно хмурится, но дрочить самому себе, когда рядом Олли — кощунство, и, противореча собственным словам, он уже распутывает теплый кокон, желая поскорее ощутить кожу Олли своей.
— Не будь жадиной, — чертова маленькая бестия улыбается так широко и довольно, и Марко в который раз в своей жизни думает, что все отдал бы за эту улыбку: забирай машину, квартиру и деньги на банковском счету, а в придачу возьми еще сердце и душу.
Он чувствует короткий порыв сквозняка, пока Олли забирается к нему, укладываясь сверху: тонкий и гибкий; дрожит, но жар любимого тела компенсирует неудобства сполна. Жар и твердый член Олли, так правильно соприкоснувшийся с его собственным.

— Мы как какие-нибудь старперы-пуритане. Еще бы шторы задернули — и вообще аутентично на сто процентов, — Олли хихикает, но еще раньше, чем Марко успевает напомнить любовнику, для чего, собственно, он пустил его под одеяло, проворные пальцы мягко выдергивают футболку из штанов, пробираясь по нагревшейся коже вверх по животу, а губы Олли все же добираются до его шеи.

Вдвоем под одеялом не слишком удобно, даже жарко, Олли ерзает на нем, но при этом целует и ласкает, и Марко согласен потерпеть. Он прикрывает глаза, дышит глубоко и тяжело, пока жадные губы оставляют ему засосы у ключиц, а ловкие пальцы щекочут кожу на животе и ребрах.

Он разводит бедра шире, позволяя Олли пристроится удобнее, и наконец-то контакт налажен: твердый член трется о твердый член, посылая по телу искрящиеся ветви напряжения и желания, и Марко стонет, ловит лицо Олли в свои руки и тянет на себя, впиваясь в губы требовательным поцелуем.

Ему так одурительно хорошо: и от давления на пах, и от рук, уже успевших спуститься к бедрам, и от Олли в целом — ласкового, заботливого и такого требовательного, когда у него в висках бьется ожидание оргазма.

— Олли… Олли-и… — задыхаясь, зовет он, шепчет, будто молитву — умоляюще, как-то слишком тонко, и наконец-то пальцы, которыми Марко так часто любуется, теряя всякую связь с реальностью, пробираются за пояс штанов, приспуская их и давая члену свободу.
— Мой хороший… Потерпи, — Олли дышит точно так же тяжело, как и Марко, но быстро развязывает завязки и на своих шортах, и наконец-то можно ощущать все плотно, ярко и остро: кожа к коже, бархатно и влажно.

Марко стонет, откидываясь на подушку, прикусывает губу, и Олли ласково освобождает ее от плена острых зубов пальцами, одновременно двигая бедрами на пробу.

Тело Марко взрывается ощущениями: ему мало, ему хочется быстрее и резче, и, задыхающийся и раскрасневшийся, он смотрит на Олли, а затем ловит подушечки его пальцев губами, втягивая их в рот. Обводит мокро языком, сжимает несильно зубами, и видит, как искажается любимое лицо от неконтролируемого удовольствия.

Толчок, еще толчок, и еще — Марко разводит ноги шире, давая Олли больший доступ к своему телу, доверяясь, открываясь. Веки дрожат, и он закрывает глаза, не прекращая посасывать тонкие пальцы. Обнимает Олли поперек спины, выгибается, ощущая, как их члены трутся друг о друга и по телу гуляет острая волна, ищущая выход.

Они двигаются и тяжело дышат, но прекратить сейчас — выше их сил. Марко запрокидывает голову, стонет открыто, не скрываясь, шарит бездумно руками по спине Олли и его затылку, ласково перебирая волосы. Марко может ощущать на себе чужой взгляд — все равно кожа сейчас будто оголенный нерв. Этот взгляд жадный и полный восхищения, он пробирается внутрь, к самому сердцу, что бьется быстро и рвано.

Простонав, Олли наконец-то опускает руку, обхватывает их члены ладонью, позволяя соприкасаться плотнее и четче, а сам приникает губами к манящей, доверчиво открытой шее.

Он так любит Марко. Всего, до кончиков волос. Уставшего, больного, капризного, счастливого или обуянного вдохновением. И такого тоже любит — потерявшего голову от жажды и похоти, стонущего так требовательно и хрипло, сжимающего его поясницу длинными ногами.

Толчок, толчок, толчок, движение ладони навстречу— ритм ровный, пульсирующий, такой, который Марко нравится больше всего, и наконец низкий, гортанный стон прорывается в воздух, оседает на коже тяжелой капелью, и Олли чувствует, как его руку и немного — живот Марко — пачкает теплая сперма.

А затем он и сам кончает, впившись зубами в кожу у Марко на шее и желая кричать его имя так громко, чтобы услышал весь мир.

Когда он немного приходит в себя Марко уже спит. Встрепанный, с порозовевшими щеками и неровным, сбитым дыханием. Олли улыбается от этой картины и, не удержавшись, ведет пальцами чистой руки тому по скуле. А затем, наскоро обтерев их, остается с Марко под одеялом — вдруг снова замерзнет?

Ррейтинг: пг-13
пейринг: Марко, Олли
размер: ~1,1К слов
солнце, Индия, бассейн, немного томного сексуального напряжения

Солнце Индии

Порывистый ветер Индии вихрится над прозрачной поверхностью воды и шуршит пальмовыми листьями. Ветер ласково оглаживает кожу, треплет волосы и заставляет приподниматься волоски на коже, покрытой микроскопическими капельками пота.

Жарко.

Олли рад, что выдался перерыв между выступлениями и он может посвятить немного времени себе и своему телу. В конце концов, это просто преступление — быть так далеко от холодного, снежного дома и не загореть хотя бы немного!

Он задумчиво смотрит на бассейн. Прохлада воды манит, зовет остудиться, сбросить напряжение, нырнуть поглубже, ощущая ее мягкость каждой клеточкой, но он пока в раздумьях, а почему — и сам не знает. Возможно из-за того, что в глубине мозга так или иначе бьется назойливая мысль о вероятной простуде, а быть может все дело во внимательном взгляде, который Олли ощущает на своей коже.

Постаравшись обернуться как можно незаметнее, он кидает короткий взгляд на Марко. Тот не изменяет себе и даже у бассейна валяется на шезлонге в плотных, темных брюках и черной же футболке. Благо, хоть без шарфа и куртки.

Олли ежится, представляя, насколько Марко может быть жарко в штанах, плотно облепивших ноги, тесных и жмущих в определенном месте. И совершенно не в том, о котором думается в самую первую очередь. Просто Марко до сих пор не может принять тот факт, что поправился, и отныне любимые джинсы врезаются в мягкие и нежные бока. Олли чуть улыбается своим мыслям, не прекращая смотреть. Думать. Представлять…

Какая горячая кожа под футболкой. Влажная, солоноватая на вкус, мягкая… Как она будет блестеть, если позволить солнечными лучам скользнуть по ней, такой бледной, почти не знающей солнца, потому что Марко слишком вредный и капризный, слишком деятельный, чтобы просто пролеживать время, принимая солнечные ванны.

Но ему наверняка будет приятно, если Олли прикоснется прохладными, мокрыми пальцами у пупка, или даже скользнет ниже. Если позволит нескольким каплям упасть на вечно твердые, вытянутые соски. Если позволит шаловливому ветру все же приласкать и кожу Марко тоже, приподнимая короткие волоски.

Взгляд его, укрытого тенью пляжного зонта, кажется лазурно-синим, гипнотизирующим, сияющим, как колдовские огни на болотах. И Олли требуется минута для осознания того, что он откровенно пялился все это время, и что вся маскировка давно свелась на нет. Он чувствует, что краснеет.

Марко кажется расслабленным, как сытый зверь, и мягким, тающим на солнце, как воск. Олли даже отсюда видит легкую полуулбыку, украсившую тонкие губы. Улыбка эта предвкушающая и зовущая, ломающая линию рта до прихотливого изгиба, хитрой лисьей ухмылки, которую Олли хочется слизать, закусать и избавить Марко наконец-то от этого всепонимающего прищура.

Сконфуженный, он неловко переступает босыми ступнями по бортику, а затем торопливо ныряет. Вода обжигает прохладой, окутывая своими мягкими объятиями, и, опуствшись до самого дна, он прогибается в спине, замирая на мгновение, а затем делая несколько мощных гребков и наконец-то выныривая. Теперь ветер не кажется таким теплым, но это даже приятно, ведь тело наконец-то ощущает свежесть, а не липкую пленочку пота и жара, накопившегося внутри. Капли влаги стекают по шее, бегут ручейками с мокрых волос, и Олли довольно фыркает, убирая их со лба и стараясь выкинуть мысли о Марко из головы.

Сейчас есть только он, бассейн, и теплое индийское солнце, окрашивающее кожу тонким слоем расплавленного золота. И ему вовсе нет никакого дело до бедер Марко, разведенных весьма откровенно и расслабленно. Отстраненно Олли думает о том, что хочет снять тому брюки. Но исключительно лишь в целях избежания перегрева! Он просто переживает!

Поднимаясь по ступенькам из бассейна, Олли старается смотреть только на свой шезлонг и небрежно лежащее на нем полотенце. Чуть позже это самое полотенце мягко путешествует по его телу, собирая капли влаги.

Олли старается не пропустить ни единого участка кожи, но накануне он заснул в автобусе в не самой удобной и удачной позе, и теперь мышцы в правом предплечье побаливают и неприятно ноют при попытке повернуть или поднять руку повыше.

Он хмурится, стараясь закинуть руку за спину сильнее, уже думает плюнуть на это дело и просто набросить ткань на плечи, но ленивый голос заставляет вздрогнуть и торопливо обернуться.

— Помочь?

Марко смотрит на него, стараясь убрать смешинки из глаз и легкую усмешку, но Олли все равно чувствует их и вздыхает. Опять Марко такой… Марко.

Задумчиво закусив губу, он все же решается подойти ближе, а еще прихватывает с собой крем, который должен сберечь его нежную северную шкурку от слишком сильных солнечных лучей. Почему бы и нет, раз уж ему и так любезно вызвались помочь, правильно ведь?

Он нерешительно останавливается рядом с шезлонгом Марко, который так и не соизволил занять более приличную позу. Марко знает, что на него будут смотреть в любом случае, а еще в подобном настроении ему слишком все равно на мнение остальных.

Лениво потянувшись, он хватает полотенце и с нажимом проводит им от лопаток Олли до самой поясницы, задевая ткань плавок.

Олли вздыхает.

— А спину не намажешь?

Он смотрит на Марко настороженно, но тот только улыбается и делает приглашающей жест рукой. Вновь краснея, Олли садится между его разведенных ног.

Без соприкосновений, без объятий, но все равно смущающе. С Марко вообще часто так: иногда тому стоит лишь посмотреть или улыбнуться, и сразу становится как-то не по себе, сразу возникает чувство, что что-то более откровенное и придумать сложно, и даже публичный секс будет не настолько пошлым, чем один единственный взгляд.

Щелчок колпачка, легкий скрип шезлонга, и вот теплые ладони касаются его прохладных после воды плеч. Олли довольно жмурится, не поворачиваясь к Марко, не бросая на него взглядов из-под ресниц, кажется, даже не дыша. Мягкие руки скользят по коже, ниже, еще ниже, втирая крем и стараясь не пропустить ни сантиметра. Просто прикосновения, просто небольшая помощь, но почему же у Олли такое чувство, будто Марко абсолютно бесстыдно прикасается к нему, ласкает так неумолимо влажный от выделяющейся смазки член, заставляя развести ноги шире, показывая его все всем желающим?

Олли вспыхивает от собственных мыслей, от картин, что рисует ему разыгравшаяся фантазия, и старается незаметно перевести дыхание.

Дело сделано, мягкие пальцы больше не кружат у шейного позвонка, и он немного оборачивается к Марко всем корпусом, желая поблагодарить.

Олли совершенно не ожидает, что Марко быстро, почти незаметно и едва ощутимо коснется губами его шеи. Как раз в том месте, где выделяется красноватый вчерашний засос.

Этот поцелуй обжигает сильнее кипящего масла, отдается легкими покалываниями за грудной клеткой и дергает крюком где-то в животе. В этом прикосновении слишком много желания и восхищения, и мурашки бегают по всему телу.

Олли осекается, а затем хмурится в ответ на ласковую улыбку, пытаясь подобрать нужные слова, чтобы осадить разыгравшегося любовника. В конце концов, это исключительно его вина в том, что Олли уже хочется наплевать и на бассейн, и на загар, уводя Марко отсюда в самый укромный угол отеля, который только можно себе вообразить.

— Марко… Увидят.

Быстрое прикосновения пальца с остатками крема к носу Олли в шутливом жесте и уже знакомый хитрый прищур:
— Не увидят, если ты не будешь так мило краснеть.

Ррейтинг: R
пейринг: Марко/Олли
размер: ~1,4К слов
повседневность и провокации, опять странный йумор

Обычности

— Доброе утро, — хмыкает Олли и ласково целует его в подбородок, а затем чуть отодвигается и с улыбкой наблюдает, как Марко недоуменно хмурится после сна, стараясь поскорее включиться в работу, осознать себя и, наконец-то, поцеловать в ответ.
— Доброе, — голос хриплый и плохо слушается хозяина. Олли любит такого Марко особенно. Нет, нет сильнее любого другого Марко, просто особенно. По утрам тот долго приходит в себя, слишком сонный, и любит понежиться подольше в теплой кровати, в то время как Олли, вставший примерно в такое же время, уже готов сворачивать горы.

Марко обычно уклоняется от утренних ласк, прячет лицо в подушке или одеяле, заматывается по самые уши и ворчит, требуя, чтобы его оставили в покое. Что Олли, конечно же, не делает, с маниакальным смехом щекоча тому ребра или сжимая везде, куда дотянется через перекрученное одеяло.

Он сидит рядом, пока Марко досыпает положенные ему две минуты, а затем открывает глаза. Сам. Осмысленные, со светящейся в них готовностью на ответную атаку.

Протянув руку, Марко жестом подзывает Олли ближе, и тот не заставляет себя долго упрашивать. Откидывает одеяло с голой груди любовника, садится на бедра, ласково сжимая теплую кожу пальцами.

— Поцелуешь? — он улыбается, пощипывая Марко за живот, и смеется, когда тот осуждающе хмурится. Марко не рад тому факту, что его есть, за что щипать, но Олли, конечно же, можно. Олли вообще много чего можно. Практически все, на самом деле.
— Фу, тебе разве не противно утром целоваться? — Марко качает головой, а затем все же улыбается. Ловит пальцы Олли своими и подносит к губам, прижимаясь к огрубевшим от струн подушечкам.
— Нет, я ведь-то зубы уже почистил, — Олли смеется, а затем завороженно умолкает, наблюдая, как его руку осыпают легкими поцелуями. Подушечки, суставы, костяшки, выпирающие косточки и вены, местечко между большим и указательным… Марко любит пальцы Олли, Марко любит кисти Олли, Марко любит Олли. Всего, целиком и полностью. И такого — приставучего и полного энергии, когда хочется дремать в обнимку, он, в принципе, тоже любит.
— Какой шустрый. А что ты еще можешь делать так же быстро? — Марко смотрит хитро прищурившись и улыбаясь, а Олли отчаянно борется с желанием погладить его по щеке, покрытой легкой щетиной. Не то, чтобы кто-то из них был против, просто тогда они явно застрянут в постели еще на несколько часов, а это ну никак не вписывается в его планы.
— Тебе пока не светит. Вставай, лежебока. Я завтрак в постель нести не буду, — Олли пытается сползти с уютного места, но Марко внезапно ловит, сжимает бедра ладонями и внимательно смотрит. Обжигающе. Олли замирает под этим взглядом, будто заглянул в глаза Медузе Горгоне. В глазах Марко горит обещание. Предвкушение. Чего-то, что отдается сладким тянущим чувством внутри тела и отзывается волной жара на коже. Пока еще слабое, едва уловимое и неясное, позже оно обещает вспыхнуть и разгореться до самых звезд.
— А мог бы, — у Марко серьезный голос, но в глазах пляшут чертики. Маленькие и пакостливые, которые дразнятся так болезненно. Диссонанс порождает стремление, и Олли думает, что готов и своих чертей отпустить на волю, лишь бы поддерживать в Марко подобное настроение. Чтобы позже оно вылилось во что-то интересное и заманчивое.
— Мог бы. Но не буду, — он мило улыбается и все же соскальзывает с Марко. Хлопает напоследок по бедру, а затем выходит из спальни, не оборачиваясь произнося: — И только попробуй вновь завалиться спать, Сааресто! Я за тобой слежу.
— Тогда ты узнаешь, что я буду сейчас делать, — хмыкает Марко. — Явно не спать.

Олли слегка краснеет от этих слов, но не смотрит. Думает. Настолько ли Марко откровенный и наглый — и ленивый, чтобы лежать и дрочить, пока Олли совсем рядом и нужно просто встать с постели?

Мозг рисует увлекательные картины и он слегка трясет головой. Блинчики явно не обрадуются, если он забудет про них в угоду члену Марко. А Марко не обрадуется пустой тарелке.

Когда тот все же спускается вниз, на кухню, у Олли готов уже пятый блин. На столе стоят и отдыхают от холодильника шоколадный и ягодный сиропы, и теста осталось совсем немного.

Олли хмыкает, наблюдая за Марко краем глаза и качая головой: все же, ленивый. Тот не утруждался натягиванием футболки или майки, и сейчас щеголяет оголенным торсом. Садится за стол, откидывается на спинку стула, вытягивая длинные ноги, и, вертя что-то в пальцах, принимается наблюдать за Олли.

Который чуть не сжигает очередной блин от такого психологического прессинга. Взгляд у Марко тяжелый и опускается вниз по телу сотнями камней, целой лавиной, что погребает Олли целиком. Не дает дышать, придавливает к земле и заставляет дрожать руки.

Он старательно переводит дыхание, а затем возмущенно оборачивается.

Олли уже хочет. А еще он знает, что Марко знает о его желании.

В ответ — милая, ничего не значащая улыбка. Слишком хитрая и понимающая, чтобы ее можно было спокойно переносить.

— Олли, сгорит что-нибудь.

Марко подпирает голову кулаком. Он прекрасно знает, как действует на Олли его взгляд, как сильно он сейчас дразнит любовника, но предпринимать ничего не собирается. Пока. Пусть уровень нетерпения внутри Олли достигнет максимума, а вот потом уже можно будет…

Олли фыркает, делает музыку на телефоне громче и больше не желает обращать внимания на провокации.

О том, что конкретно можно будет, Марко пока не думает. Слишком лениво. Да и к тому же — ему нравится просто наблюдать. Олли в фартуке, надетом поверх шорт и растянутой футболки, повисшей на нем целым балахоном, стоит у плиты и слишком показательно подтанцовывает какой-то очередной попсе, доносящейся из динамика. Увлекательнейшее зрелище. По кухне плывет аппетитный аромат и Марко чувствует себя счастливым.

Хотя нет — почти счастливым. Для показателя в сто процентов не хватает одной маленькой детали…

Он подходит ближе и ловит Олли в кольцо рук, плотно прижимаясь вставшим членом тому к ягодицам.

Лопатка выпадает из рук незадачливого повара с громким, отчетливым звуком.

Олли прекрасно, невероятно отчетливо ощущает твердое и горячее возбуждение Марко сквозь несколько слоев ткани, и от этого внутри дергает слишком ярко и слишком сладко, чтобы можно было держать себя в руках.

Он конвульсивно двигается и негромко стонет, затуманенным, поплывшим взглядом смотря на медленно подрумянивающийся блин на сковороде.

Олли так отчаянно сильно хочется содрать с Марко брюки и трахнуться с ним прямо здесь, у рабочего стола, на кухне, что пальцы ломает дрожью, и он рвано выдыхает, подаваясь назад, прямо на стоящий член. Трется бедрами, гнется в спине и кусает себя за губу, сдерживая постыдный скулеж.

Он ощущает себя каким-то школьником, подростком, одержимым сперматоксикозом. Возбуждение слишком острое, слишком внезапное и слишком жадное, и это просто невозможно, нереально и ненормально, но терпеть — выше его сил.

Особенно когда Марко так плотно, сильно и правильно обвивает его руками поперек груди.

— Что такое, мой хороший? Ты какой-то напряженный.

Чертов Сааресто играется с ним, как кот с мышью, прекрасно зная, что с Олли, и почему он — как натянутая струна. Издевается и изводит, скользит руками по бедрам, поглаживает, перекладывает ладони на ягодицы и еще сильнее тянет на себя, приподнимая, заставляя встать на цыпочки и ощутить все еще ярче. И Олли буквально сносит голову от этого властного жеста, от похоти, что пульсирует в мозгу и члене, от сильных рук, сжимающих и поглаживающих его.

Сил ответить что-то едкое, сил на то, чтобы оттолкнуть веселящегося дьявола у него нет, и Олли может только неразборчиво материться себе под нос, молясь богам, чтобы Марко не прекращал…

Боги остаются глухи.

— Наверно это потому, что тебе жарко, — доверительно шепчет Марко и тянет его шорты вниз вместе с бельем.

Сквозняк ощущается особенно остро голой кожей, когда ты буквально наэлектризован от бурлящего внутри желания.

Резинка плотно проходится по напряженному, твердому члену, избавляя его наконец от давления ткани, и Олли открыто и жадно стонет, упираясь в столешницу руками и подаваясь тазом назад.

Марко разворачивает его, ведет нежно рукой по скуле и щеке, улыбается так ласково, будто это не его пальцы сейчас поглаживают поджавшиеся яйца Олли, а затем быстро избавляет от фартука.

Чертов блин уже наверняка сгорел.

Но какая, в сущности, разница, ведь Марко не останавливается на достигнутом, и теперь снимает с Олли еще и футболку. Правда на этот раз куда медленнее. Щекочет ребра, поглаживает живот, прощупывает напряженные мышцы, гладит грудь и цепляюет пальцами соски. Касается, нежит, упивается каждым миллиметром кожи, и в каждом прикосновении — бесконечность из любви и восхищения. Марко смотрит на него, любуется с мечтательной и довольной улыбкой, и Олли так хорошо, так сильно плевать на все, что он готов забыть о вредности и простить дразнящегося любовника прямо здесь и сейчас.

Но Марко не делает ничего из того, о чем без слов, одним взглядом — и стоящим, с влажной головкой членом — умоляет Олли. Стянув футболку, он возвращает фартук на место, одними глазами насмешничая над растерянным любовником. Не отказывает себе в удовольствии еще разок провести руками тому по талии, вновь разворачивает лицом к плите, издевательски оставив небрежно переплетенные завязки болтаться прямо напротив ложбинки между ягодиц, и отходит, наигранно удивленно шепнув напоследок:
— Надо же, все-таки сгорел!

Олли трясет головой и оторопело смотрит на дымящийся черным блин, отвлеченно думая, что он убьет Марко к чертовой матери.

Позже.

@темы: фанфик, pairing: Marko/Olli, pairing: Olli/Marko, PG, R, флафф

---

[L_imliss]

Решила и сюда закинуть ссылку, вдруг кто живой есть
В общем, макси. Марко/Олли, немного фэнтези, немного юмора с флаффом, щепоть драмы, взболтать но не смешивать ах да, еще там Марко кицунэ
у работы есть прекрасные арты
в общем, в жанрах и предупреждениях все выставлено, кому будет интересно - милости просим
ссылка тык

@темы: фанфик, pairing: Marko/Olli, NC-17, AU

---

[PotF RPS]

Новый альбом выйдет в октябре 2018.

@темы: события

---

[L_imliss]

фото Марко со съемок False Kings

@темы: фотографии, Marko Saaresto

---

Рокировка

[L_imliss]

кинк, ПВП, ER

часть 1, 3К слов

Первый раз Олли заговорил об этом как раз в тот момент, когда они урвали минутку в плотном гастрольном графике ради друг друга. Очередная гостиница в очередном городе, полумрак, его тело, сияющее молочной кожей. Разбросанная одежда, приоткрытое окно, потому что комната полна запаха секса и жара от их тел, растрепанные волосы, искусанные губы и всего лишь несколько минут до оглушающей разрядки.

Марко опять меняет позицию, выпрямляется, стоя на коленях, подхватывает руками ноги Олли, продолжая настойчиво толкаться в блаженную тесноту. Марко смотрит на него, на красивую шею, подчеркнутую запрокинутой головой, на длинные пальцы, комкающие простыни. Дыхание вырывается тяжело и с хрипами, лоб щекочут капельки пота, но останавливаться не хочется. Только не сейчас, когда мышцы на животе Олли уже напряглись, когда он выгнулся особенно сладко, когда посмотрел настолько откровенно, обжигая огнем, плескающимся в светлых радужках, что дрожь прошлась по спине и шее морозной волной.

— Олли… Олли-и-и, — Марко добавляет в голос низких вибрирующих ноток, вырывая из любовника еще один откровенный звук, и, прикрыв глаза, полностью отдается во власть ощущений.

Сильные мышцы сжимают его член плотным кольцом, и от избытка всего он, не удержавшись, легко прихватывает зубами кожу под коленом у Олли. Последние несколько рваных движений, дрожание мышц, хрип, полный наслаждения — и Марко кончает, до боли сжимая пальцы на чужих бедрах, где после на нежной коже наверняка останутся отпечатки.

Во всем теле — невероятная, томящая тяжесть, и хочется упасть и не шевелиться ближайшее столетие. Под веками продолжают плясать разноцветные пятна, но Олли все еще там, в том мире, напряженный и подведенный к самой грани. Марко смотрит на раскинувшееся под ним тело, медленно ведет самыми подушечками по напряженному прессу, заставив Олли заскулить от щекотки и желания кончить, подогреваемого таким варварским способом. Пальцы смыкаются на члене и хватает пары движений вкупе со слабыми покачиваниями в его теле, чтобы пришло наслаждение.

Белые капли расцветают на белой коже, Марко прихватывает несколько из них и мажет Олли по губам, прежде чем упасть сверху, тяжело дыша.

— Черт, это было потрясно, — затылок и макушку легко массируют благодарным жестом, и Марко, уже почти провалившийся в сон, что-то согласно мычит.
— Надо будет как-нибудь поменяться ролями, ты не думаешь?

Сказанные слова на мгновение цепляются за мозг, но извилины превращены в бесформенное нечто, ему слишком хорошо и пусто, чтобы вообще о чем-то думать, и на утро Марко благополучно их забывает. Ну, или почти забывает.

Второй раз это происходит перед концертом. Они все в гримерке — шутят, как обычно, перекрикивая друг друга и настраиваясь на концерт. Шумное людское море уже здесь, и когда дверь приоткрывается, Олли может слышать, как настойчиво их зовут.

Марко о чем-то хохочет с Яни и Яской, браслеты на его руках издают слабый приятный звон, когда он размахивает руками, в ролях пересказывая какую-то забавную историю, и Олли не может оторваться от этого зрелища ни на мгновение. Ему нравится наблюдать за Марко, нравится смотреть на него. Неяркий свет окружает высокую стройную фигуру, желтит волосы и мягкая улыбка в таком освещении кажется еще более приятной и уютной.

Олли оглаживает взглядом плечи, провожает линию позвоночника, скрытую футболкой, замирает на боках, которые, признаться, он просто обожает. А потом долгим взглядом гипнотизирует задницу Марко, как и всегда скрытую неприлично низко сидящими брюками не до конца.

Нет, безусловно, Олли любит задницу Марко, и, наверно, думает о ней слишком часто в последнее время. Но на концертах виднеющиеся над кромкой брюк части ягодиц отвлекают и раздражают. Хочется подойти и отвесить смачный поджопник, а после подтянуть джинсы чуть ли не до ушей. Но Марко изящно игнорирует все указания на этот счет, каждый раз поступая так, как ему того хочется — то есть спуская брюки еще ниже к вящим фейспалмам Кэпа, шуткам Яни и Яски, болезненной улыбке Яри и бессоннице Олли.

Мысль о смене ролей в постели чем дальше, тем все сильнее занимает его, и, когда после очередного выступления Марко заваливается в гримерку и с размаху падает лицом вниз на диван, Олли не переживает о том, как тот устал. Весь мозг занимает неоновая вывеска «его чертова задница!..», а дальше в мыслях образовывается блаженная пустота, и Олли вынужден находится от Марко как можно дальше, чтобы не сделать чего лишнего.

Каждая, абсолютная каждая идея рано или поздно сводится к одному и тому же, и это уже начинает утомлять.

Давным-давно начиная встречаться с Марко он никогда не думал о чем-то подобном. Высокий рост, статная фигура, чарующий голос и напористый характер словно поставили какой-то барьер, и Олли желал лишь отдаваться во власть сильных рук раз за разом, не думая ни о чем другом. Но с годами Марко открывался со все больших сторон, являл ему все больше граней своей богатой и сложной души, что вылилось в достаточно странные желания.

Вот и сейчас Олли не выдерживает. Поднимается на ноги, подхватывает Марко за локоть и, игнорируя смешки за спиной и двусмысленные комментарии, тащит его куда-то в коридоры здания, туда, где темно и никого нет. Заводит за угол, прижимая к стене и запуская руки под футболку. Марко от такого внезапно развития событий какое-то время стоит истуканом, но быстро втягивается в процесс, и вскоре они исступленно целуются как какие-нибудь школьники на заднем дворе альма-матер подальше от взглядов учителей.

— Что это на тебя нашло? — Марко насмешливо выгибает бровь, мурлыкая эти слова Олли прямо в рот. Он позволяет сжимать себя за талию и шарить холодными пальцами по своей спине, чем Олли и пользуется, жадно оглаживая все, до чего может дотянуться в спешке.

— Меня слишком волнует твоя задница, Сааресто. Подтяни брюки или она пострадает, — Олли раздраженно шипит, когда Марко, пользуясь разницей в росте, смеясь уклоняется от очередного требовательного поцелуя. По счастью, это продолжается недолго, и их губы вновь встречаются, а жаркое дыхание обжигает кожу.

— Ты что же, не будешь заботиться обо мне, не будешь нежным и неторопливым? — Марко вновь насмешничает, дразняще просовывая пальцы под ремень брюк Олли. В его глазах плещется искреннее веселье и горит тот самый огонек, означающий — этот концерт будет совершенно из ряда вон.

— Давай проверим, каким я буду?

Марко на мгновение замирает. Смотрит несколько секунд совершенно серьезным взглядом, очевидно пытаясь понять, шутит Олли или нет. А после мягко улыбается и, чмокнув в уголок губ, произносит:
— Мы опаздываем, Капу нам голову снимет. Идем.

Олли разочарован и не скрывает этого, так что, напоследок все же подтянув брюки, как и давно хотел, убегает далеко вперед, а после все выступление нарочно откровенно гипнотизирует одну известную часть тела Марко взглядом, заставляя последнего ощущать определенный дискомфорт.

В третий раз это случается на каком-то праздновании. Они в студии, их всех окружает знакомая обстановка, что способствует расслабленности и откровенности. Алкоголя не так уж чтобы и много, но достаточно для того, чтобы Марко, захлебывающийся смехом, валялся на полу, закрывая лицо рукой, а остальная группа подогревала его истерику нескончаемыми шутками.

Олли не может такое проигнорировать. В голове приятно стучат градусы, отгораживая от сознания реальность матовой пеленой. То есть, он мало осознает то, что делает. Куда-то пропадают остальные друзья, пропадают стены и потолок. Есть лишь Марко и сумрак, скрывший все остальное.

Не особо отдавая отчет о своих действиях, Олли подходит ближе и усаживается Марко на бедра, склоняясь над его лицом и удерживая руки того прижатыми к полу.

— Олли, ну хоть ты-то не начинай! — как будто издалека слышится голос Капу, пока Марко, все еще продолжающий посмеиваться, гипнотизирует Олли завлекательным взглядом, подернутым поволокой. Он облизывает губы, и Олли тут же оказывает заворожен этим жестом. В груди кипит дикий клубок, от которого во все точки организма расходится обжигающее тепло. Хочется перевернуть Марко, уткнуть лицом в ковер и наконец-то воплотить все свои желания в реальность, что глодают его изнутри подобно некормленным псам.

Наверно, во взгляде Олли мелькает нечто, потому что Марко внезапно становится совершенно серьезным и принимается с удвоенным вниманием рассматривать его лицо. Двигает бедрами на пробу, и Олли на мгновение прикрывает глаза, демонстрируя, как ему нравятся подобные намеки и наслаждаясь соприкосновением их тел.

— Число три — твое любимое? — шепчет Марко, не делая попыток вырваться и тем самым заводя Олли как пружину. Время вокруг них останавливается, и он, наверно, мог бы разглядывать лицо Марко тысячелетиями.

— Не ожидал такой настойчивости? — Олли получает возможность насладиться улыбкой Марко и его прикрытыми веками. — Мое предложение все еще в силе. И рано или поздно, но я получу свое, это мы оба понимаем. Так почему бы просто… не сложить оружие, — он наклоняется ниже, к самому уху друга, шепча и обдавая кожу горячим дыханием.

Марко резко втягивает воздух, когда Олли и сам едва ощутимо двигает бедрами. Они оба возбуждены, и начать хочется прямо здесь.

— Поцелуешь меня при всех прямо сейчас — и я согласен, — Марко улыбается подобно Чеширу, очевидно думая, что Олли не решится на нечто подобное, но еще раньше, чем он успевает закончить фразу, на него накидываются на него с жадностью, забирая слова, дыхание и последние крупицы сопротивления.

— Так, я делаю вид, что ничего не видел, а вы делаете вид, что вам не поебать на душевное состояние ваших друзей, окей? — голос Кэпа врывается в их уютный мирок совершенно внезапно, но Олли, поглощенный открывающимися перспективами, реагирует слабо. Он все еще сидит на Марко, ощущая жар его тела, и все еще полон решимости воплотить желания в жизнь до того, как тот протрезвеет и включит неубедительное «я ничего не помню, значит, этого не было».

— Не волнуйся, мы уже уезжаем, — он быстро поднимается на ноги, вздергивая следом за собой и Марко, и под шутки на грани фола выходят из помещения, спеша к парковке.

Когда за ними захлопывается дверь квартиры, а Олли смотрит на Марко с осязаемой жадностью, тот понимает, на что согласился. Не то, чтобы он был категорически против — он всегда открыт экспериментам в любой плоскости жизни. Просто это немного… страшно. Подобный опыт — если он случится — должен стать первым в его жизни и даже то, что это Олли — родной, близкий и любимый Олли, а не кто-то посторонний, не особо успокаивало.

Очевидно, его неуверенность не остается незамеченной, потому что последующий поцелуй бесконечно нежный и успокаивающий. Олли целует его мягко, полный желания успокоить бешено стучащее сердце Марко, и в кои-то веки не хочется перехватывать инициативу.

Все в этот вечер совершенно не так. Непривычно. Будоражаще. Его на этот раз теснят спиной в сторону спальни, его гладят и сжимают, толкают и раздевают. Постепенно Олли входит в раж, его движения становятся более жадными, прикосновения языка — настойчивыми, а ногти оставляют полосы на коже спины, заставляя возбужденно выдыхать.

Они вместе падают на кровать не разрывая объятий, и Марко позволяет делать с собой очень и очень многое без каких-либо возражений, полностью наслаждаясь происходящим к своему собственному удивлению. Олли проворно расстегивает брюки, скользит рукой под белье и крепко сжамает член, тут же начиная неспешно надрачивать, вглядываясь в лицо Марко. Возбужденно приоткрытый рот и полное отсутствие комментариев, на которые тот обычно столь щедр во время секса — достаточно красноречивые признаки, но, очевидно, желание потрепаться — это заразно.

— Тебе нравится? — он меняет хватку, сжимая чуть сильнее, заставляя Марко издать задушенный хрип, который Олли тут же слизывает с его губ.

— У тебя всегда были безумно быстрые и проворные пальцы. Что принципиально нового ты хочешь услышать?

— Не делай вид, будто тебе все равно, Сааресто, — он стаскивает брюки с бельем с Марко еще ниже, вытаскивая член, прижимая его к животу и начиная двигать рукой плотнее. — Не зли меня, — Олли выдыхает это ему на ухо, с удовольствием отмечая, как Марко реагирует на изменения обстановки отлично заметной дрожью.

— А если? Если я тебя разозлю? Что тогда будет? — Марко поворачивается к нему, встречаясь взглядами. В его глазах провокация, и Олли с готовностью увеличивает темп сразу на несколько порядков, а после резко убирает руку, вызывая разочарованный стон и получая от этого удовольствие не менее сильное, чем от прикосновений к Марко в роли ведущего, а не ведомого.

Они все еще лежат почти полностью одетыми на отвратительно целой постели, и Олли полон решимости исправить это. Следует еще один поцелуй — долгий и жаркий, во время которого они поспешно избавляются от вещей, постепенно начиная соприкасаться все большими участками оголенных тел. Олли не отказывает себе в удовольствии еще несколько раз огладить член Марко, заставляя того шире расставлять ноги.

— Я хочу, чтобы ты оседлал меня, — шепчет он как раз тогда, когда первый палец полностью скрывается в Марко. — Я хочу, чтобы ты насаживался на мой член, а я мог видеть твое лицо в тот момент, когда я буду погружаться в тебя, — Олли принимается медленно двигать рукой, наслаждаясь тем, как недоумение в лице Марко мешается с постепенно проявляющимся удовольствием и как удовольствия становится больше с каждым движением.

— Черт…

Голос у Марко дрожит и срывается, он впервые не знает, куда себя деть и что ему делать. Хочетсся большего, или меньшего, хочется оттолкнуть Олли или прижать его так близко, как только это возможно. Смятение овладевает всей его душой и он не знает, чего хочет по-настоящему. И он не хочет пока что признаваться даже самому себе в том, что все слова, сказанные Олли, возбуждают его до невероятности и хочется поддаться этим приказам и грязным словечкам, сказанным тихим, спокойным голосом.

Нетерпение подстегивает и заставляет подрагивать кончики пальцев. Желание Марко убежать становится меньше, но не уходит до конца — он все еще боится, но Олли, старательно двигающий в нем пальцами, отвлекает и ласкает изнутри, помогая отвлечься на ту волну странного блаженства, что медленно поднимается во всем теле.

Следующее, что он помнит — это Олли, шепнувший: «Ты мне веришь?» и мотки изоленты, обернувшиеся вокруг запястий. Марко обеспокоенно вскидывается, дергает руками на пробу, но клейкие полоски держат крепко, врезаясь острыми краями в кожу и стягивая ее. Сам он застыл в достаточно откровенной позе — на коленях, уткнувшись лицом в подушку и предоставляя Тукиайнену прекрасный вид на свое тело.

— Черт, что ты?.. — алкоголь выветривается, пальцы пропадают, и страх начинает захлестывать с удвоенной силой. — Серьезно, Олли, я…

— Тише. Просто положись на меня, хорошо? Неужели ты думаешь, что я причиню тебе боль? — Олли тут же утыкается ему губами в висок, успокаивая, а тонкие пальцы принимаются нежно поглаживать поясницу.

— Нет, просто… Не думал, что тебя занесет настолько далеко. Чертов экспериментатор, — Марко издает нервный смешок, ведя плечами и стараясь расположить связанные руки чуть удобнее. Ноги неумолимо разъезжаются, твердый член касается простыней, и от осознания того, как он сейчас выглядит, горячее вожделение вновь дает себя знать, ядом растекаясь по телу.

— Просто вспомни, в каких странных местах мы с тобой трахались за все это время и заткнись, — Олли хмыкает, куда-то пропадая, а затем Марко захлебывается стоном от неожиданности.

Что-то мягкое и влажное касается его ануса, и только спустя целую вечность или быть может секунду до него доходит, что это Олли. А стоило это осознать, как возбуждение вызывает короткое замыкание во всех нервах тела, и с губ срывается неверящий, но полный удовольствия стон.

Олли самозабвенно вылизывает его, проникая так глубоко, как только может, кружит у входа, оглаживая самым кончиком языка сморщенную нежную кожу, больно сжимает пальцами и разводит в стороны ягодицы, и от всего этого кружится голова, а из горла рвутся хрипы наслаждения и жадности. Хочется, чтобы это никогда не прекращалось, хочется умереть от этого. Руки онемели и неприятно саднят, Марко время от времени двигает плечами, но действия Олли с лихвой компенсируют неудобства, и от мысли о том, в какой позиции он сейчас находится и о том, что с ним вытворяют, все тело горит, а стыдливая волна подстегивает возбуждение. Он и помыслить не мог — каково это — стоять вот так, не мог подумать, что Олли ощущает себя так каждый гребаный раз.

А после они вновь меняют позиции, и вот уже Марко, сильно выгнувшись в спине, сидит на чужих бедрах, ощущая кожей его твердый член, упирающийся в ложбинку между ягодиц, видящий свой собственный — блестящий от смазки и невероятно напряженный, видящий Олли — прекрасного Олли, у которого в глазах плещется такое сильное и жадное желание, что они как будто светятся в полумраке. У входа скользко и чуть холодно от большого количества лубриканта, и руками он может касаться растянутого входа, возбужденно выдыхая от осознания того, какой он раскрытый.

— Давай. Сделай это для меня, — голос у Олли охрипший, он лежит, освещаемый недостаточным светом от светильников над кроватью. Одну руку он закинул за голову, а вторую держит на бедре Марко, кажется, не собираясь помогать ему совершенно, и от этого еще одна волна дрожи проходит по телу.

— Да, мистер Грей, — находит в себе силы пропищать Марко, копируя женский голос, за что немедленно получает с силой сжавшиеся на коже пальцы. Черт. Это было неожиданно и даже болезненно, но до странного приятно, так что желание хохмить пропадает, оставив после себя только приятное ощущение от этого властного жеста.

Повинуясь молчаливому приказу он, чуть приподнявшись, находит рукой член Олли и, приставив головку ко входу, принимается медленно расслаблять бедра, впуская его в себя. Это больно. Это чертовски больно и неприятно. Даже растянутый — он просто не может принять в себя всего Олли, и Марко страдальчески жмурится, медленно продвигаясь миллиметр за миллиметром.

— Черт… Я… не могу, — его голос дрожит, и приходится замереть на половине, напрягая бедра и испытывая сильный дискомфорт.

— Марко, ты сможешь. Сможешь, мой хороший, — Олли, кажется, пребывает в полнейшем экстазе от его действий, так что при заминке тут же вскидывает голову, ласково поглаживая по всему, до чего может дотянуться. — Еще немного, ты молодец. Это так охуенно. Ты такой узкий, блять, — последняя фраза вырывается у него явно помимо воли, и Марко движется еще ниже, преодолевая сопротивление и ощущая, как на глаза наворачиваются слезы.

— Тише, тише. Давай я… — Олли придерживает его за бедра, видимо заметив неладное. — Выдохни, — а затем толкается до самого конца, вырывая из Марко крик. Они оба замирают: один от бесконечного чувства заполненности, второй — от того, с какой силой обхватывают мышцы его член.

Олли подтягивается к нему, прижимаясь к торсу и осыпая шею поцелуями, одной рукой поглаживая опавший член. В груди крутится ураган эмоций, Марко хочется зацеловать всего от макушки до кончиков пальцев, и он тонет в этом диком коктейле из нежности и неудержимого, голодного желания. Желания скользить в нем так быстро и так долго, как того позволит время, трахать сильно и с неудержимым напором, врываясь как можно дальше. Пока Солнце не взорвется и не сожжет их всех.

Дальнейшее напоминает обрывки кинопленки. Стонущий Марко, выгибающийся на Олли, сам Олли, сжимающий руки на его коже с такой силой, что красные отпечатки грозят перейти в синяки. Они вместе, двигающиеся навстречу друг к другу. Запрокинутые головы, капелька пота, щекочущая кожу между сведенных лопаток, Олли, покрывающий быстрыми легкими укусами ключицы и грудь Марко. Натертые красноватые следы от изоленты на запястьях, сильный прогиб в спине, стоны и шлепки кожи о кожу, скользкая смазка на бедрах и онемевшие пальцы.

Смена позы. Марко утыкают лицом в подушку, позволяя упасть на бок, долгие, медленные толчки, протяжный скулеж, частое дыхание, зажмуренные глаза. Олли, который сжал зубами кожу у Марко на плече и размеренно, плавно двигается. Дискомфорт сменяется робким удовольствием, а потом и волнами наслаждения. Это не похоже на привычное возбуждение. Это медленно и постепенно, когда кажется, что верхняя точка никогда не будет достигнута, а потом ты внезапно оказываешься посреди бушующего океана, и всего слишком много.

Олли касается головки его члена, легко нажимая, и этого хватает, чтобы Марко утащило в самую пучину. Кончая, он чувствует, как голова кружится, как наполненность пропадает, и Олли мягко целует его в висок, освобождая руки от пут, а после он проваливается в сон, и во сне его кожу ласкают накатывающие теплые волны.

бонус, 500 слов

Утро начинается для Марко с того, что его мягко целуют под подбородком и копошатся на груди, щекоча чем-то мягким. Во всем теле приятная расслабленность, мышцы — кисель, ему тепло и уютно под одеялом. Но копошение все не прекращается, поцелуи начинают сыпаться чаще, а проворные руки ныряют в пуховые недра и легко начинают поглаживать живот, вызывая щекотку.

— Доброе утро, — хрипло хмыкает он, улыбаясь Олли — конечно, кто еще мог бы обтискивать его с утра пораньше. Тот расплывается в ответной улыбке и, наклонившись, шепчет:

— Доброе, — а затем легко касается губ, и Марко откидывает с его лба спутанные ото сна и завившиеся волосы, любуясь ним в мягком полуденном свете. Олли в ответ на такое буквально сочится радостью и вновь прижимается к груди, позволяя обнять себя за плечи.

— Ты выглядишь до неприличия довольным, — хмыкает Марко, разглядывая Олли. Тот и правда практически светится, а на дне зрачков плещется сытое выражение, которое еще вчера было нестерпимым голодным огнем. Воспоминания прошедшего вечера накатывают неспешно, позволяя насладиться ими, и Марко ловит себя на мысли, что это был чертовски интересный эксперимент.

— Знаешь, ты тоже, — Олли кладет подбородок Марко на грудь и хитро ухмыляется, внимательно вглядываясь в его лицо.

— Хм… Не буду спорить.

Желания вставать нет никакого, и обниматься в постели — это то, что Марко особенно нужно в такой момент, но человеческие потребности зовут в уборную, и он со вздохом откидывает одеяло, готовясь сползти с кровати.

Копчик простреливает болью и он громко охает, хватаясь пальцами за тумбочку.

— Марко? — Олли обеспокоенно подрывается на постели, смотря на него испуганным взглядом. Черт. Он конечно предполагал нечто подобное, но не настолько же. — Тебе помочь?

— Все в порядке, — Марко криво улыбается и, выпрямившись, все же до ужаса медленным шагом направляется к пункту назначения, а, вернувшись, с повторным стоном блаженно валится на кровать.

— Черт, Марко, я не предполагал, что тебе будет настолько больно, — Олли появляется перед ним как чертик из табакерки. В его лице застыли вина и страх, в руках — тюбик с мазью (о боже), а рука, кажется, независимо от хозяина, жалостливо поглаживает друга по плечу. — Наверно, не стоило так… Только умоляю — лежи, не шевелись.

— Олли, я не умираю. Расслабься, не метушись. И уж тем более ни о чем не жалей. Я ведь не жалею, — Марко подмигивает, заставив Олли покраснеть до кончиков ушей. — Лучше используй лекарство по назначению, — он двусмысленно двигает бровями и перекатывается на постели, укладываясь на живот, чтобы спустя минуту насладиться мягкими прикосновениями к раздраженной коже. От нежности и заботы, которая его окутывает, вновь нестерпимо хочется спать, и Марко зарывается лицом в подушку, приготовившись вздремнуть, ощущая, как Олли, закончив с мазью, принимается массировать ему спину.

— Только не увлекись, я еще не готов ко второму раунду… — сонно бурчит он, а затем смеется от шутливого щипка за бок.

Наконец, Олли укладывается рядом, и Марко закидывает на него руку, придвигая ближе к себе и наслаждаясь слабым травяным запахом, исходящим от его волос.

— Думаю, ты не будешь против, если мы как-нибудь повторим? — в голосе Олли — вопрос и волнение, что невероятно умиляет.

— Только не раньше, чем через месяц и только после того, как я разложу тебя на пульте в студии.

@темы: фанфик, pairing: Olli/Marko, NC-17

---

Новая жизнь

[L_imliss]

Марко-оборотень, сумбурное АУ толком без пейринга, сонгфик на Shallow, 1,4К слов

Читать дальше

Он бежит, не чувствуя ног. Кажется, что все тело превратилось в неконтролируемый набат сердцебиения. Утопая в снегу, обдирая закоченевшие от холода ладони об ветви, покрытые льдом, он уходит все дальше в метель - прочь от старых привязанностей, прочь от друзей, что внезапно оказались врагами и предали, прочь от родного дома. Тепло и свет остается где-то далеко за спиной, в наступающей тьме теряются последние отсветы факелов и фонарей, а впереди - только ветер и колкие снежинки, сбившиеся в крупные хлопья.
Тонкий слух не помогает разрушить убаюкивающую тишину снегопада, острое зрение не может прорваться сквозь бесконечный танец зимы, и ветер уносит все запахи в лабиринт из мороза. Это раздражает. Это приносит страх. Он чувствует себя потерявшимся, ослепнувшим и оглохнувшим, оставшимся одним в этом огромном, опасном мире.
В груди помимо воли зреет паника, хочется забиться под корни деревьев, заскулить, почувствовать тепло материнского живота и запах выпечки от передника. Будто ему снова пять, будто он опять напуган воем, разрезавшим ночь при полной луне.
Но мамы уже нет, и он - один. И ему нужно выжить.
Это больно. Это всегда больно. Кости горят под плавящейся кожей, мышцы напрягаются до предела и кажется вот-вот порвутся, а из горла рвется крик боли. А получается - рык.
Обрывки одежды падают в снег, и это - последняя капля. Потерять самого себя, потерять последние крупицы собственного запаха, былых уз, встряхнуться и переродиться в кого-то нового. Кого-то, кого больше не терзает тоска по ускользнувшей из рук мирной жизни, кого больше ничего не держит.
Мощными широкими лапами легче бороздить снежные завалы, и ветви теперь не хлещут по лицу, а укрывают кружевным пологом, стирая с этой земли, закрывая собой от взгляда помутневшего, разгневанного неба.
Ему нужно спешить, бежать - куда глаза глядят, лишь бы как можно дальше, прочь, прочь, прочь!
Страх бурлит в жилах, прогоняя из тела усталость и какую-то детскую обиду, помогая поддерживать темп изнуряющей гонки не на жизнь, а на смерть.
Сугробы, ямы, в которые проваливаешься с головой и теряешь драгоценные секунды, заиндевевшая кора на деревьях, одна половина которых облеплена снегом - страшная, разрушительная сила природы тормозит, но не может остановить до конца, и он бежит, бежит, особо не разбирая дороги. Горячее дыхание, окрашенное кровью, вырывается из пасти густыми облаками пара, длинная шерсть намокла и отяжелела, но сердце пульсируют жизнью за крепкими ребрами, не давая остановиться и упасть, гоняя алую металлическую жидкость, заставляя без остановок переставлять лапы в смертельном беге.
У него нет сил запутывать следы, пытаться обмануть преследователей и их гончих псин, петлять и запутывать, так что вся надежда лишь на усиливающуюся метель и собственную выносливость.
Нужно добраться до реки. За ней - спасение. За ней - свобода. Ледяная вода отрежет путь, прошлое, былые переживания и душевные метания. Она очистит и позволит начать все сначала.
Но снег все идет, стирая сущее, и в какой-то момент он просто падает - выжатый и обессиливший, прижатый неимоверным грузом усталости к ледяной корке. Тело ломит, глаза закрываются сами собой, и белые осколки порошат густую шерсть. Теплые выдохи становятся все более редкими, и кровь больше не бежит и не окрашивает в красный.

~~~

Рассвет ползет по земле несмелыми лучиками, прокладывая себе тропы по искрящемуся крошеву. Оставляет длинные, резкие тени, заставляет сам воздух в лесу - плотно сбившийся, густой - сереть и становиться легче.
Холод проник, кажется, в каждый член тела, но он двигается через силу, на одном упрямстве, выбираясь из сугроба и дрожа. Зло, остервенело скребет когтями все, что попадается на глаза, встряхивается в инстинктивном желании избавиться от ледяных сосулек на шерсти и, тяжело переставляя лапы, бредет вперед, к свету, не разбирая дороги.
От смерти отделяет лишь желание жить, но и оно слабеет, отступает перед усталостью и тоской.
Кромка леса уже виднеется впереди, а там - спасительная река, но разве имеет это значение, когда они уже рядом?
Заслоняя солнечные лучи, из-за деревьев выходят люди, и в их лицах нет ничего человеческого. Оскаленные, отупевшие от жажды крови и усталости, они сжимают рукояти топоров и длинных, остро заточенных кольев.
Он понимает, что шансов практически никаких.
С ним будут драться насмерть, но смерть уже давно рыщет рядом, опаляя жадным огнем алых глаз, и он не собирается кидать ей подачек. Он не будет убивать, а значит заплатить цену придется собственной жизнью.
Первый топор врезается в плечо, раскалывая налипший снег, рассекая плоть, окрашивая поляну кровью. Горестный скулеж прорезает студеный воздух, но бег не окончен, пока за ребрами пульсирует горячий комок, желающий жить.
Он прыгает, скалит длинные клыки и рычит - всего лишь напугать, чтобы дали дорогу, но люди - самые страшные животные, поэтому преследователи неумолимо идут вперед, размахивая оружием, стараясь оттеснить его подальше от реки, отрезать путь к свободе.
В этой круговерти смерти не осталось больше друзей и родных. Он то припадает к земле, заставляя согнуться беспомощные лапы, то отпрыгивает и отмахивается длинными когтями, пожирая взглядом вожделенный просвет между деревьями. Гораздо проще было бы убить, но убегал он именно из-за того, что не хотел себе такого пути.
Из раны течет кровь, делая все вокруг немного теплее, усталость наваливается в трехкратном размере, но он еще терпит. Он еще жив, а значит способен что-то изменить.
Кол застревает в бочине - его пытаются насадить на него, как дичь, но, превозмогая дикую боль, он прет вперед напролом, таща человека за собой в образовавшуюся брешь, чувствуя, как от этого отчаянного рывка рана раскрывается сильнее, а все внутренности перемешиваются, как овощи в похлебке у умелой хозяйки.
Он хрипит, дышит тяжело и надсадно - раненный, умирающий зверь, что так отчаянно хочет найти себе лучшей жизни.
Бывшие друзья кричат, пугают своими голосами, заставляя прижимать уши к голове, но он бежит и бежит вперед, хромая, роняя алое на белое, но не останавливаясь ни на секунду.
Быстрая, бурлящая река встречает ледяной синевой. Густая у берега, полная снега вода вязнет вокруг лап, пока он отчаянно, на последнем издыхании прорывается вперед. Прыгает, встречая грудью бурный поток, уходит вниз с головой, чувствуя, как сковывает тело ледяная смерть, но все равно борется, барахтается, а течение уносит его опутанное кровавой сетью тело вниз.
Крики и проклятья быстро растворяются в морозном воздухе, остаются позади, но нет никаких сил грести, нет сил сопротивляться Ее алому взгляду. Он словно застывает посреди реки, не в силах ни вернуться, ни двинуться дальше, сознание уплывает вместе с остатками сил, и глубокая синева поглощает его, забирая без остатка.

~~~

Тепло. Что-то тяжелое укрывает тело, и спустя какое-то время он догадывается, что это множество одеял, которыми он укрыт по самый подбородок.
Зло и яростно потрескивает огонь, раны, как и все тело, немилосердно болят, но кажется больше не кровоточат, и это уже хорошо.
Кто-то ходит совсем рядом - он слышит легкие шаги, скрип деревянного пола, может даже ощущать мягкое дыхание, вырывающееся из груди.
Веки тяжелые, и поднять их сложно, мягкий солнечный свет слепит и больно бьет по глазам, вырывая из груди болезненный стон, но он должен увидеть... Должен увидеть свою новую жизнь. Того, кому обязан своим все еще пульсирующим горячим комком за ребрами.
У Жизни длинные светлые волосы, широкие скулы и обеспокоенные глаза с застывшей в глубине зрачков хитринкой. Совсем молодой парень, еще почти мальчишка стоит у кровати с влажной тряпкой в тонких пальцах, обеспокоенно поглядывая в ответ.
Он пытается облизать губы, слизав запекшуюся кровь, и мальчишка тут же подсаживается на краешек, помогая убрать сухость.
- Ты валялся в отключке целые сутки. Мы уж думали и помрешь. Но лекарь сказал ты сильный, раз не подох еще на берегу в такую холодину в чем мать родила и истекая кровью. Ох, вот же "счастье" было найти тебя по утру, представляешь? Лежал, зарывшись пальцами в снег - голый весь, с кишками торчащими, фу. Кто тебя так? Ой, ладно, подожди, не отвечай, лекарь сказал тебя не беспокоить. Я Олли кстати. У меня отец рыбак, а я ему помогаю...
Мальчишка еще что-то тараторил, выкладывая всю свою суть, жизнь за раз легко и не таясь, и это убаюкивало. Мальчишка поправлял ему одеяла, смывал пот со лба и окружал непосредственностью и добротой, и от этого под ребрами, там, у горячего комка, щемило и тянуло. Мальчишка улыбался и смотрел без страха, без ненависти и укора, и это подкупало.
- Ладно, вижу, ты совсем меня не слушаешь, а это вообще-то обидно, так что я пойду займусь делами, а ты отдыхай. Папа сказал, что в благодарность за спасение ты должен будешь помогать нам с хозяйством, но мне кажется, что как-то плохо распоряжаться чужой жизнью, пусть и спасенной. Да и лекарь сказал, что ключицы всегда долго срастаются, так что ты еще долго валяться тут будешь.
Мальчишка поднялся с места, склонился, забирая тряпочку со лба и заглядывая под одеяла, туда, где под окровавленными повязками заживала рана.
Сильный запах трав и выпечки окутал, спеленал, отправляя в детство, и, проваливаясь в сон, с губ слетело имя - старое, но долженствующее стать началом новой жизни:
- Марко...

@темы: фанфик, pairing: Marko/Olli, G

---

о м е г а в е р с

[L_imliss]

ахтунг

омегаверс!ау

ОМЕГАВЕРС

О М Е Г А В Е Р С, альфа!Олли/омега!Марко, ебляебляебля 4,6К слов

не стоит

Марко был бетой и никогда не парился по этому поводу. Были какие-то размышления и волнения в подростковом возрасте: когда его одноклассники бегали на свиданки, жадно унюхивая прелести первого секса, он сидел дома и корпел над учебниками, но наступил двадцатый день рождения, и с ожиданиями было решено покончить. Дальше жизнь показала, что выбор был правильным. Наблюдая за своими друзьями и знакомыми, за тем, как людям сносит голову из-за гормонов, он искренне радовался тому, что никогда не сможет ощутить всех «прелестей» выкрутасов организма, отсылающих человечество к животному началу. Терять голову из-за течки или гона? Нет, спасибо. И пусть он никогда даже не приблизится к пониманию того, что это такое — истинный партнер. Пусть. Зато сохранит голову свежей и незамутненной похотью, не будет дергаться от посторонних резких запахов, не будет опасаться за себя или за кого-то другого.
Даже будучи бетой ему посчастливилось найти того, с кем хотелось провести всю жизнь. И чувства эти были взаимны. Олли — альфа, но это не имело абсолютно никакого значения, когда они смотрели друг на друга, и Марко мог ощущать это невыразимо прекрасное чувство родственности душ. Они понимали друг друга с полуслова, ощущали состояние друг друга без прикосновений и не было никого, кто мог бы встать между ними. Олли окружало достаточно омег — открытых и готовых на все, но Марко всегда был спокоен по этому поводу. Он доверял, любил, и получал в ответ тоже самое, ловля при этом недоуменные взгляды остальных.
Да, возможно, они не идеально подходят друг другу, и есть кто-то в этом мире, кто был для Олли лучшей парой, чем он, но Марко старался не загоняться, а Олли никогда не давал повода. Все было хорошо.
До последнего момента.
Марко болезненно выдохнул, стараясь вести себя потише и перекатываясь по постели. Весь день он ощущал легкое недомогание, и сейчас, ближе к ночи, оно проявилось со всей силой, заставляя истекать потом от жара. Кожа казалась тонкой, чужой, натянутой с силой на кости и мышцы, а соски болезненно ныли каждый раз, как по ним скользила ткань одеяла или простыни.
Марко постарался выровнять дыхание, чувствуя, что волосы на затылке намокли и неприятно липнут к шее. Хотелось добраться до душа, но он ощущал ватную слабость в бедрах, и оставалось только лежать, устало смежив веки, сотрясаясь в лихорадке.
Олли будить не хотелось — наверняка, он просто съел что-то не то или подхватил простуду, но время шло, а симптомы только усиливались. Марко вновь перекатился на своей половине кровати, стараясь вести себя как можно тише и аккуратнее, но предательский болезненный стон все равно сорвался с губ, когда край одеяла мазнул по многострадальным соскам.
Он скосил глаза на свою грудь, оттянув ворот футболки и стараясь рассмотреть хоть что-то в темноте спальной комнаты, освещаемой только лишь уличными фонарями, но, конечно же, это было глупо. Пальцы скользнули под ткань, легко накрыли сморщившийся, твердый комочек плоти, и крупная дрожь прошла по всему его телу, настолько остро ощущались прикосновения собственных пальцев. Марко укусил себя за мякоть ладони, чувствуя, как от одного простого движения сердце заходится в бешеном темпе, а жар начинает настойчивее и интенсивнее растекаться по телу.
Лежа в темноте, он легко массировал себя за грудь надеясь, что это снимет напряжение и он сможет наконец-то заснуть, но делал только хуже. Живот рефлекторно поджимался от каждого прикосновения подушечек к нежной коже, напрягались бедра, раздвигаясь шире в стороны, но томящее натяжение все никак не пропадало, выкручивая мышцы жгутом и заставляя елозить ногами и задницей по постели.
Перед глазами была пелена тумана, на ресницах застыли слезинки, а контуры комнаты расплывались и терялись, когда Марко укусил себя особенно сильно, скрывая прерывистые вздохи и тяжелое мычание. Ладонь двигалась уже сама по себе, без участия уставшего и отчаявшегося мозга, и в полузабытьи он легко ласкал себя, беря в руку то правый, то левый сосок, ощущая, какие они горячие, твердые и припухшие.
Рядом завозился Олли, скидывая одеяло, коснулся случайно своим бедром раскинутых ног Марко, и откровенный звук все же прорвался через стену боли и самоконтроля, окончательно выдергивая Олли из сна.
— Марко? Что случи-… — он замолк, широко раздув ноздри и смотря на любовника шалым, неверящим взглядом. Коснулся кончиками пальцев оголенных ребер под задранной футболкой, заставив Марко вскинуться и отчаянно, неприкрыто задрожать, а следом уткнулся туда же носом, втягивая полной грудью пока еще легкий, слабо уловимый и не до конца раскрывшийся запах. Очень приятный, и очень томительный запах, от которого в паху становилось тяжело, а мышцы тянуло и выкручивало.
— Олли… Олли, прости, что разбудил. Я… я не очень хорошо себя чувствую, — Марко постарался улыбнуться и выровнять дыхание, что вырывалось прерывистыми облачками из приоткрытого рта.
Олли тем временем уселся на пятки совсем рядом, и почему-то сейчас обнять его и прижаться теснее хотелось больше обычного. Останавливал взгляд. Недоверчивый, полный какого-то восторга и непонятной жадности, этот взгляд гулял по телу широкими шагами, омывал волной, что сплеталась с собственным жаром и заставляла дрожать еще отчаяннее. Марко потянулся поправить футболку, незаметно вытирая о нее ребро ладони, но Олли перехватил его пальцы, убрал, а сам прижал подушечки к коже, там, где аркой сходились ребра. Погладил: легко, невесомо, щекоча тонкие волоски, и Марко отозвался неожиданно, шокированный самим собой, хриплым, низким стоном.
Кажется, Олли только этого и ждал. Он жадно оседлал бедра Марко, задрал футболку к шее, а затем уткнулся лицом в живот, со странным рокотанием в горле шумно сопя и делая глубокие вдохи. Ткань резанула по груди, задевая многострадальные соски, и Марко застонал еще раз, жмурясь и нервно облизывая губы.
— Осторожнее, пожалуйста! — за плаксивый тон нужно было разозлиться на себя, но близость Олли как никогда сносила крышу, и давление крови в ушах и мозгу мешало связно мыслить и правильно осознавать происходящее.
— Мой хороший… — Олли, высунув язык, прочертил мокрую полосу по солоноватой коже, упиваясь ее вкусом и запахом. Невероятно. Не может быть. Но так сладко, так правильно, и так хорошо… Марко, его прекрасный Марко — омега. Поздний, но оттого еще более прекрасный, с медленно раскрывающимся запахом, дрожащий от непонимания и начинающейся течки, от предательства организма, что решил проявить свою природу только сейчас и только для него — для Олли… От избытка чувств хотелось искусать мягкую, податливую и послушную плоть, но нельзя. Нужно сдерживаться, чтобы не причинить боли, не отпугнуть, заставить почувствовать весь букет эмоций и наслаждения.
Он вновь и вновь ласкал языком подреберную впадину, мягкий живот, сжимал бока ладонями и упивался запахом, что становился все сильнее, а Марко извивался под ним и срывался на редкие, дрожащие стоны, опутанный смятением.
— Что со мной такое? Олли, мне больно… Или нет… Тяжело. Сделай что-нибудь, Олли, пожалуйста, — дрожащие ресницы, приоткрытые губы, потемневшие, воспаленные соски, едва-едва прикрытые собравшейся гармошкой тканью футболки, которую Олли задрал к самой шее резко и нетерпеливо — на Марко хотелось смотреть вечно, сжимать его в объятьях вечно, доводить до исступления и пить без остатка его всего.
— А сам еще не понял? — с опозданием отозвался Олли хриплым голосом: у него стояло так крепко, что еще немного — и будет больно, но он не торопился. Теперь у них будет бесконечный запас времени, теперь они нашли друг друга в этом бушующем, непостоянном мире, и запах течной омеги — его омеги — кружил голову, делая мысли тяжелыми и неповоротливыми.
— Этого не может быть, — Марко жмурится страдальчески, красиво изламывая брови, дышит прерывисто, поверхностно, захваченный в плен прикосновениями любовника и собственным телом, требующим ласки, и у Олли на мгновение пропадает пульс от огромной волны любви. — Почему так поздно…
— Ты, видимо, и здесь особенный, — Олли перебирается выше, накрывая губами сосок, проводит легко языком по напряженной, чувствительной коже, и Марко тут же выгибается, вскидывая бедра, ластится весь, не зная, то ли продлить контакт, то ли оттолкнуть, потому что всего — слишком. Тыкается вставшим членом Олли в ягодицы, и последние тормоза со скрипом рвутся с мест, а в груди окончательно созревает не мысль — приказ, жизненное кредо — мой! Его нужно сделать моим!
Олли ласкает ртом и пальцами чувствительные комки плоти, вырывая из Марко протяжные, страдальческие стоны. Наслаждение балансирует на грани с болью, по телу гуляет дрожь, а жар, до этого окутывавший его полностью, концентрируется внизу живота и вдоль позвоночника, заставляя до хруста прогибаться в пояснице, подставляясь под терзающие прикосновения.
Олли настраивает его как инструмент. Играется, пробует, сдавливает и крутит, и на каждое движение, каждое соприкосновение Марко отзывчиво отвечает пластикой грациозного тела и ласкающими слух звуками, от которых последние крупицы самообладания утекают сквозь разбитое стекло песочных часов.
Провести языком — мокро, горячо, ощущая жар в ответ, сжать губами, а рукой — проделать похожие движения, но мягче, нежнее, невесомее — потому что слишком много чувствительности, и они рискуют потерять сознание оба: Марко — от зашкаливающих ощущений, а Олли — от нежности и любви к своему омеге, к своей половине, что гнется сейчас в руках и жадно вбирает все, что дают.
Двинуться выше, к ключицам и шее, зализать особенно пахучее место, рокоча от удовольствия — вкус и запах просто потрясающие, давно родные и знакомые, но все такие же свежие, правильные и идеальные. Прислушаться к хрипам и вскрикам, сжать бок, скользнуть ниже ладонью, к давно раскинутым бедрам — изящным и стройным, подгрести к себе, обвести нежную кожу, покрытую мягкими волосками, подобраться к ягодице и туда, где уже скользко от смазки, влажно, мокро, горячо.
— Олли… Пожалуйста, Олли, сделай что-нибудь. Я больше не могу, — Марко жмурится, теряясь в собственных ощущениях. Можно быть уверенным — сейчас его сознание плывет на волнах возбуждения и желания, что скручивают в сладкой судороге — Олли и сам давно уже держится из последних сил.
До зубовного скрежета хочется толкнуться в дурманящую мозг и обоняние тесноту, почувствовать в ответ жадное сжимание вокруг члена, слиться в единое целое, сцепиться и больше никогда не отпускать из объятий, но… Всегда есть «но», и Олли смыкает дрожащие веки, стараясь прийти в себя.
У Марко эта течка — первая, к тому же она только начинается, и нельзя, ни в коем случае нельзя сейчас уходить в сцепку, а Олли знает — он будет не в силах себя сдержать. Слишком горячее и слишком гибкое тело извивается сейчас под ним, перед глазами, всхлипывая и смотря со страхом и мольбой. Это будет выше его сил…
Поэтому он, мазнув языком по соскам в последний раз, сползает с уютных бедер на постель и подтягивает Марко к себе ближе, заставляя вжаться в собственных пах мокрой задницей. Яркий, откровенный стон срывается с любимых губ, и Олли тянется навстречу, сгибая Марко пополам, слизывая этот стон, набрасываясь с жадным поцелуем, доводящим до исступления, до неутолимой жажды. Он надеется, что Марко почувствует собственный запах, смахнет его с губ Олли языком и так станет еще ближе и еще роднее.
— Олли… Олли… — Марко хрипит, пока с него нетерпеливо сдергивают белье с мокрым пятном от вытекающей смазки. Смущенно, стыдливо отворачивается, замечая его, ощущая, как скользко между ягодиц и мокро, но Олли мягко целует его под коленкой, трется членом, делясь нежностью и желанием, показывая, как ему хорошо и какой хороший сам Марко, и смущение отступает.
— Ты такой красивый, — Олли мягко водит пальцами по стоящему члену Марко, прихватает немного вязкой и скользкой смазки с бедер, размазывая ее по плоти, а сам неотрывно, завороженно смотрит. Смотрит на то, как жадно раскрывается и пульсирует анус омеги в ожидании альфы, как поблескивают складочки кожи, и как потеки прозрачной жидкости струйками стекают по коже, впитываясь в постель.
Олли мягко поддевает пальцем одну такую капельку, подносит к лицу, а затем быстро слизывает. Зрачки расширяются до боли в черепной коробке, тухнет сознание, и вот уже он жадно вылизывает мокрого, извивающегося Марко, вырывая вскрик за вскриком, упиваясь вкусом и запахом.
Раздвигает края ануса кончиком языка, мнет руками бедра и ягодицы, водит нежно по коже и поджавшимся яичкам, вылизывая все настолько тщательно, насколько только может.
Марко дрожит в его руках, невообразимо трогательный, борясь с самим собой: он то словно старается оттолкнуть Олли, перетечь подальше от него на кровати, то сам насаживается на ласкающий его язык, раскидывает бедра шире, делаясь более открытым и доступным, выгибая шею и комкая простынь.
Два пальца легко скользят в мягкое, податливое и горячее нутро, стенки легко поддаются напору, расходясь в стороны, и Марко захлебывается очередным стоном, получивший наконец-то то, о чем давно молил организм. Это не член и не сцепка, но этого достаточно, чтобы Марко у Олли в руках всхлипывал и двигал тазом навстречу, и чтобы края его ануса мягко пульсировали в такт толчкам, жадно сжимаясь, когда пальцы оказывались почти полностью вытащенными.
Ласкать его так — невероятно приятно, и второй рукой Олли скользит к собственному члену, сжимает себя у основания, одновременно сгибая пальцы и нащупывая простату внутри Марко — увеличившуюся и чувствительную. Он легко и плавно двигает рукой, надрачивая себе в этот момент, наблюдая, как покрасневшие, раскрытые края тянутся и слегка выворачиваются следом за движениями, а сам Марко жадно и болезненно стонет от издевательств над собой. Смазки становится больше, она хлюпает внутри любимого тела с чарующе пошлым звуком, стекает по ягодицам, и Олли слизывает несколько крупных потоков, окончательно потерявший разум от одурманивающего запаха течки.
Первым начинает судорожно сжиматься Марко, вскрикивает, дергается конвульсивно и соскальзывает с пальцев Олли, сжимаясь в комок и дрожа. Наблюдая за тем, как края его ануса пульсируют, исторгая последние на сегодня потоки смазки, Олли финиширует следом, чувствуя, как набухает узел у основания. Он валится рядом с Марко, обнимая его и прижимая, укладывая голову измученного омеги себе на плечо. Марко реагирует слабо — его все еще потряхивает, и Олли в который раз с восторгом задумывается, какой же тот все-таки чувствительный и отзывчивый — даже без сцепки все еще плывет на волнах оргазма, рефлекторно отставив задницу, притираясь ягодицами к все еще напряженному члену своего альфы. Скользить чувствительной головкой по скользкой от смазки коже приятно, и Олли быстро проваливается в сон, сгребши Марко в охапку и уткнувшись носом в плечо — там, где пахнет особенно сладко. Теперь должно стать полегче. А завтра они разберутся.

***

Утро наступает преступно быстро и, проснувшись, Олли все еще может ощущать тот дурманящий запах, что вскружил ему голову ночью. Марко в его руках тихий и обессиленный. Он смирно лежит в заботливых объятьях, тяжело дыша, ведь возбуждение только начинает захватывать тело — медленно, но уверенно, клетку за клеткой, наполняя тяжелым томлением. Он выгибается, оставляя задницу — на инстинктах, не соображая до конца, трется, выискивая контакт, и Олли благодарно лижет ему плечо и шею, крепче сжимая в руках. Хочется провести так весь день, баловать и доводить до исступления уверенными прикосновениями, но сегодня у них концерт, и это, если честно, большая проблема.
Марко, по сути, все еще ничейный, не помеченный, а Олли не уверен, что сможет выдержать вожделеющие и собственнические взгляды других альф, которые наверняка будут в зале.
— Может, отменим? — тихо шепчет он, трется носом о мягкие волосы, ведет рукой по груди, невесомо поглаживая кожу Марко, и тот отзывчиво откидывается, прижимаясь теснее, хрипло стонет и сильнее сжимает веки, невыносимо трогательный и уставший.
— Ты ведь знаешь, что мы не можем… Олли, больно, — родной любимый голос, полный болезненного желания, окутывает уши шелковистым потоком, член напрягается еще сильнее, и Олли, убрав руку от чувствительных сосков, скользит ею между бедер Марко, надавливая ладонью тому на пах, притираясь и вновь с восторгом ощущая нарастающую влажность.
— Прости, — коротко целует за ухом, отчаянно подавляя рык и жгучее желание скрыть любовника от глаз всего мира и наслаждаться ним в одиночку. Сейчас концерт воспринимается не как работа и не как приятный повод встречи с фанатами, а как раздражающие событие, испытание для нервов. Ведь Марко на концерте будет не только его. Марко будет принадлежать еще и зрителям, а это уязвляет самолюбие и вызывает волну неконтролируемой злобы. Будто панель для шлюхи…
Марко чувствует волну ярости, исходящую от Олли, поворачивается слегка и дарит аккуратный, мягкий поцелуй, успокаивая одним только этим.
Ему и правда больно, под глазами залегли темные круги, а взгляд — грустный и потерянный.
— Мне нужно… разобраться со всем этим, — он прикрывает глаза, спокойно лежа у Олли в руках, давая гладить себя по животу, успокаивать и быть рядом.
«Ему и правда трудно сейчас», — мысль пронзает сознание острой вспышкой, и Олли чувствует в себе силы сделать все на свете, лишь бы только помочь и защитить. Ведь у Марко всегда было однозначное мнение по поводу альф и омег, а теперь он сам оказался одним из «счастливчиков», жизнь перевернулась с ног на голову и нужно вновь отыскать точку опоры, принять себя нового и двигаться дальше.
Преисполненный заботы и желанием отгородить от любой боли, Олли мягко тянет любовника за руку в сторону душа — ночь была бурной и полной открытый, и неплохо смыть с себя следы, смыть запах смазки и секса, чтобы на Марко меньше пялились. Помочь хоть такой мелочью.
Олли мягко водит ладонями по чужим бедрам, скользит между ними, вымывая оставшуюся сперму и смазку, которая все еще течет из Марко даже после полученной разрядки, а тот слабо дышит и откидывается сильнее, подставляя шею и давая полный доступ к своему телу, демонстрируя доверие. За одно только это его хочется зацеловать и утопить в любви — сейчас, обуреваемому смятением и потерянному, Марко очень нелегко демонстрировать подобную открытость.
От ткани полотенца, прошедшегося по груди, он хмурится и недовольно стонет, подавляя дрожь, и от греха подальше, преодолевая смешки, Олли сам заклеивает такие чувствительные участки любимого тела, предварительно пройдясь по ним языком и словив еще несколько стонов. Марко — обнаженный и покрытый каплями воды — жмется к нему в объятья, обессиленно приваливаясь к плечу, и у Олли разрывается сердце.
Стоит им только войти в гримерную, старательно избегая скоплений фанатов, уже стоящих у клуба, как Яска принимается настороженно и жадно принюхиваться. Расширяет недоверчиво глаза, смотрит на стушевавшегося, замершего от подобной картины Марко горящим взглядом, и Олли приходится выступить вперед, нахмурившись и едва сдерживая недовольный рык.
Марко старается спрятать свою реакцию, — страха, потрясения — приветливо улыбается и здоровается, проскальзывая в дальний угол комнаты, пока вся группа провожает его взглядами.
Больше всего удивлены альфы — Яска и Яри переглядываются и раздувают ноздри, стараясь уловить побольше запаха, но Яри давно и прочно занят, так что быстро теряет интерес, а Яска тушуется под взглядом Олли и немного успокаивается. Бета-Маркус же спокойно продолжает что-то щелкать в своем ноутбуке, обращается к другу в привычном тоне, игнорируя происходящее, и Марко, кажется, глубоко благодарен за это.
— Зря ты его не пометил. Могут быть проблемы, — Яска встряхивается, снимая оцепенение, рокочет тихо своим густым басом, обращаясь к Олли, и тот досадливо морщится, признавая чужую правоту, но бесясь от невозможности что-либо сделать. Группа отреагировала вполне адекватно, но как быть с залом… В запале концерта и эмоционального подъема много что может случиться, и он ни за что не простит себе, если Марко пострадает.
В комнате витает настороженность, которую можно, кажется, потрогать пальцами, и Олли тяжело вздыхает, понимая, какое сильное сейчас нервное напряжение испытывает Марко. Тот сидит, забившись в угол и ни с кем не общаясь, пока заканчиваются последние приготовления к концерту. Олли может видеть капельки испарины, покрывшей его лоб, и слабую дрожь в пальцах — возбуждение не отпускает, накапливаясь и возрастая минуту за минутой, и хочется наплевать на все на свете, унести его отсюда — подальше от въедливых взглядов, заласкать и закрыть своим телом.
— Эй, Сааресто, — Марко вздрагивает, когда рядом с ним плюхается Яни, кладет руку на плечо и весело, подбадривающе всматривается в уставшие глаза. — Не переживай так. Все будет хорошо. Мы ведь с тобой. Олли с тобой! Мы поможем, ты ведь знаешь.
Все бросают свои эфемерно важные дела, смотрят серьезно и согласно, и Марко немного расслабляется. Олли подходит ближе, сжимает широкие плечи своей омеги ладонями, массируя напряженные мышцы, даря поддержку, и наконец-то знакомая, неуверенная, но все такая же солнечная улыбка трогает родные губы.
— Да… Спасибо, ребята, — Марко смотрит благодарно на каждого из них, откидывает голову в желании стать ближе к Олли, и напряжение отпускает, вновь становясь беззаботным смехом и шутками, к которым все привыкли.
— Держи, — Яни сует в руки их фронтмену грохочущую баночку таблеток, понимая Марко как никто другой, наблюдая, как тот вертит недоуменно лекарство в пальцах, вчитываясь в этикетку.
Олли напрягается, подавляя желание вырвать гадость и отбросить ее подальше, как ядовитую змею, но Яни расслабленно смеется, смотря ему в глаза:
— Не бесись, это всего лишь успокоительное. Я сам такие пью, когда нужно отъебашить концерт со стояком и озером в заднице. Никаких последствий, будь спокоен.
Марко немного нервно смеется — ему еще только предстоит привыкнуть к своей новой сущности, но вздыхает свободнее и кивает с благодарностью, отдавай традиционную «пять» человеку, который всегда был готов поддержать любую шалость и любой движ. Яни отходит к своему альфе, оставляя Марко и Олли наедине.
— Мы справимся, правда? — в словах Марко читается «я» вместо «мы», и Олли, признавая полное право партнера на контроль собственного тела кивает, ломая самого себя и стараясь не прожигать таблетки взглядом. Он понимает, но не одобряет этого выбора, но это нужно Марко, и приходится успокоиться, чтобы быть той самой поддержкой, которой он хотел стать. Которая нужна любимому человеку.
Марко глотает одну белую капсулу, жадно запивая ее водой, несколько прозрачных капелек застывает в уголках его губ, и Олли давит в себе желание слизнуть их и утянуть в долгий, жадный поцелуй, понимая, что сейчас не время.
Концерт тянется как резина — бесконечный и сложный. На Марко пялятся. Откровенно, похотливо, удивленно, с восторгом или шоком, но каждый из этих взглядов словно отпечатывается на коже у Олли и хочется расцарапать себя, содрать пласты шкуры вместе с этой грязью, мыться до воспаленной натертой кожи, так эти взгляды бесят. Он старается сосредоточиться на своих партиях, не смотреть в зал, но все равно чувствует каждую пару глаз, прожигающих Марко, и против воли в горле зреет низкий вибрирующий и раздраженный рык.
В противовес этому сам Марко словно слеп. Не замечая ничего на свете, он привычно скачет по сцене, заигрывает с публикой, дурачится, поет, и его голос резонирует, усиливается, проникает через поры под кожу, к органам и мышцам, в самое нутро, душу, выжигая из нее все плохое. Марко прекрасен, как никогда, пусть и нетвердая его походка, и пальцы дрожат, а плечи маслянисто поблескивают в свете прожекторов капельками пота. Он возбужден, и возбуждение его растет — Олли чувствует это, чувствует усиливающийся запах, слышит пульсацию крови, и хочется, чтобы все перестали на него смотреть. Оставили в единоличное пользование, ушли, не смели вдыхать родной, любимый запах, касаться его нежных ладоней, любоваться пластикой бедер и грацией рук. Олли думал, что придется сдерживать публику и Марко, а на деле приходится сдерживать себя. У него наверняка сейчас зверское выражение глаз и отстраненное выражение лица, но совладать с собой трудно, особенно когда Марко с силой сжимает свою грудь, сгибаясь пополам, наверняка ощущая яркую, острую боль, перемешанную с кислотным наслаждением.
Публика ревет и стонет на последней песне, достигая пика напряжения, а у Марко внутри будто что-то истончается и лопается, оставляя после себя пустоту. Он наверняка упал бы на колени, не успей Олли подхватить, удержать за горячий бок, обжигающий даже сквозь одежду, и кажется, что тихий, жадный стон слышит не только он, но и все в зале, даже в самых отдаленных и темных углах.
— Потерпи еще немного, малыш, — он шепчет, и Марко дрожит даже от его голоса, окутывая запахом. Он дурманит, путает мозги, мешает думать, и Олли отстраненно, со страхом осознает, сдерживая стон, что даже сейчас пик еще не пришел. А уже так пахнет…
Они кланяются и прощаются, Марко — горячий, родной, запутавшийся в желаниях собственного тела — рядом, следует послушно за Олли, ни на секунду не отпуская руку.
Остальная группа медлит словно нарочно, и Олли благодарен им за это — тащит любовника быстрее за кулисы, стараясь не смотреть на то, как медленно и вальяжно переставляет Марко ноги, как устало покачивает бедрами, делая шаг шире, потому что между ягодиц наверняка мокро, и смазка прорывается даже через пробку, призванную ее сдерживать.
Они оба дрожат, зажимаясь в какой-то темной коморке, прижимаясь друг к другу, переплетаясь ногами, чтобы надавить на пах и хоть немного унять бешено пульсирующее возбуждение.
Марко ластится, обвивает руками за шею, вжимаясь лицом Олли в плечо, хныча, требуя внимания к себе и собственному стоящему члену, к горячей игле, расположившейся над копчиком, к сводящей, скручивающей жажде, давящей между ягодиц.
— Олли… Олли, пожалуйста… — мажет губами по скуле и волосам, шепчет хрипло и низко, трется пахом о крепкое бедро своего альфы, дрожа и постанывая. Не держи его Олли за талию — стек бы вниз горячей, тягучей субстанцией, настолько дрожат колени, а ноги хочется развести как можно шире и унять болезненное давление.
— Тише… Мой хороший, — Олли титаническим усилием отстраняет Марко от себя, сердце взрывается болью и жадностью, когда омега протестующе, жалобно стонет, но он не может… Просто нельзя поступать с Марко так. Про адекватное мышление сейчас не может быть и речи — они оба возбуждены до предела ожиданием и запахами друг друга, и за Марко, который всегда хотел мыслить трезво, говорит физиология.
— Не останавливайся, пожалуйста, — жаркий шепот накрывает с головой, Марко вновь жмется, оплетает руками, дергая слабыми пальцами рубашку из-за пояса брюк и рефлекторно покачивая бедрами. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, но давай… Давай решим все на трезвую голову, — Марко урчит, прихватывая губами кожу у Олли на шее, заставляя того дрожать даже сильнее, чем он сам. Срывается на короткий вскрик на очередном движении бедрами вверх, кажется, кончая, и сознание меркнет.
Олли слабо помнит, как расстегивает и снимает с Марко брюки с бельем — член пульсирует так сильно, что кажется, будто сейчас взорвется, и в голове разливается кипящая, как смола, кровь, а в висках бьется желание овладеть и заклеймить.
Марко трется щекой о холодную бетонную стену, гнется сильнее в пояснице, отставляя задницу, смотрит призывно и жадно прекрасными, полными томной пелены глазами на Олли, когда тот медленно прихватывает пальцами специальную пробку, уже максимально разбухшую от выделяемой смазки. Вытаскивает ее, и по стройным, дрожащим бедрами ручейками начинает течь вязкая, пахучая смазка, а Марко кончает еще раз, избавляясь от давления, раскрывавшего его последние два часа.
Дыхание у Олли перехватывает от вида покрасневшего, рефлекторно открывающегося ануса, и перед глазами меркнет, когда он падает на колени и начинает слизывать прозрачные, щедрые потоки, полные родного запаха. Рыкает, зацеловывая местечка под коленями, ведет языком выше — по бедрам к складочкам под ягодицами, разводя их в стороны, любуясь блеском смазанной кожи и тем, как подрагивают под пальцами мышцы, скрытые горячей, мягкой кожей.
Вылизывает все, до чего может дотянуться, но смазки меньше не становится, и от этого сносит крышу. Видеть Марко таким — раскрытым и жаждущим — позволено лишь ему, и больше никто и никогда не был удостоен чего-то подобного. И уже не будет.
«Мой, мой, мой» — набатом бьется в голове, пульсирует на кончиках пальцев, горит на губах, и Олли плавно поднимается с колен, расстегивая наконец-то давно мешающие, причиняющие боль брюки. Оглаживает ладонью оставленную задницу Марко, мнет ягодицы, скользит на пробу пальцами в горячее, податливо раскрывающееся нутро, и то принимает с готовностью, легко и плавно, ожидая только этого уже так долго.
Марко уже даже не стонет — просто смотрит, выгнувшись и дрожа, принимая на ресницы капельки слез и приоткрыв губы от недостатка дыхания. Олли лезет свободной рукой под дурацкую кофту сеткой, сжимая Марко грудь до болезненного вскрика, а второй рукой направляя себя внутрь жаждущего разрядки тела.
Их стоны смешиваются и рассыпаются миллиардами комет, взрывами наслаждения погружая на самое дно темной реки телесной жажды. Олли сразу срывается на быстрый, жесткий темп, вколачиваясь в покорно принимающего, раскрытого Марко, хлюпая смазкой, что вытекает из него на обратном движении. В мыслях ничего, абсолютный вакуум, потому что толкаться в горячую, гладкую тесноту первозданно приятно и правильно. Олли мягко ведет языком по взмокшее шее Марко выше, к уху, сжимая пальцами его бедра еще сильнее, насаживая на свой член, вынимая душу каждым движением. Они стонут, не смущаясь, наплевав на весь мир, и хрипы раздирает Марко шею, рвутся неконтролируемым скулежом и всхлипами, пока он грудью с все еще заклеенными сосками трется о стену, а задницей подается навстречу члену Олли.
Хватает доли секунды, чтобы найти идеально вкусное и максимально пахнущее местечко у Марко на загривке, вцепиться в него зубами, пометить наконец, оставляя след, знак, что эта омега — его, принадлежит лишь одному, занята — самая прекрасная и желанная на свете.
Невероятным, титаническим усилием удается удержать себя на самом краю, избежать сцепки, застыв на излете финального толчка и оставив узел снаружи судорожно сжимающегося Марко. Тот извивается и стонет, насаженный на крепкий член, переживая оргазм за оргазмом, что следуют друг за другом, сливаясь в лавину. Олли выскальзывает из мягкого, как воск, блаженно расслабленного тела, понимая, что до настоящей разрядки ему далеко, но гораздо важнее сейчас — Марко, сползающий от слабости в ногах вниз по стене. Олли подхватывает его, прижимая к себе, ищет в кармане упаковку с новой пробкой и мягко толкает ее пальцами внутрь Марко, не отказав себе в удовольствии погладить напоследок под мошонкой, где все влажно и скользко и уловить еще один музыкальный стон.
— Почему ты… — Марко умолкает, отвечая на нежный, полный благодарности поцелуй, и окончательно млеет, смотря на Олли с ожиданием и покорностью.
— Еще успеем. Просто кое-кто все еще недостаточно раскрылся, — Олли жарко шепчет это в ярко цветущую метку, заставив Марко задрожать от предвкушения, а затем устало хмыкнуть.
Впереди еще долгая дорога домой, полная ожидания, насмешливые, понимающие взгляды коллег, но все этого того стоит. И они обязательно во всем разберутся. Марко разберется. Ведь Олли будет рядом.

@темы: фанфик, pairing: Olli/Marko, NC-17

---

сборник порно порно весело задорно

[L_imliss]

1.
наверно Марко/Олли большей частью, хотя наверно и как Олли/Марко тоже можно расценить
слэш, мини, NC-17, секс с использованием посторонних предметов, кинк, 2004 слов, логики тут нет
основано вот на этом: youtu.be/QIkDuY-6K_U

So let me...

«Это чертовски, чертовски длинный концерт» - примерно такая мысль бьется в голове у Сааресто где-то на шестой песне сета. Голова кружится, и жар растекается по всему телу расплавленным металлом, заставляя кожу колоться так, будто она не родная, а все мышцы, прилипшие к костям – лишние детали организма.
Каждое прикосновение к своему телу – как зажжение шутихи. Кровь начинает гнаться сама за собой по замкнутому кругу, будто бы стараясь убежать из тела, а искры скачут по нервам, оставаясь на теле лапками тепла. Раз, два, три – он постукивает пальцами по груди и бедрам, отбивая ритм очередной песни и понимая, что сейчас взорвется.
В глубине его тела разносится тонкая, едва ощутимая вибрация, но этого хватает, чтобы мозг закипал, чтобы мысли разбегались в разные стороны как вспугнутые насекомые, и чтобы его укачивало в языческом, первобытном ритме. Когда не важно, касаешься ты себя или кого-то другого, главное – это непрерывное движение, контакт, жар к жару, кожа к коже, делясь дыханием, сминая плоть и ощущая влажную тесноту. Очередная волна поднимается внутри и Марко содрогается, выдавая в микрофон высокий звук там, где он его не планировал, срываясь на откровенный стон и стараясь скрыть это не самой удачной попыткой выделиться вокалом.
Он ходит по сцене как сомнамбула, тяжело переставляя ноги, и поддается ритму, который диктует его тело. Он старается не смотреть на виновника своего такого состояния, что отыгрывает свои партии с таким сосредоточенным и отстраненным видом, будто это не он буквально полчаса назад толкал небольшую игрушку в задницу Марко, улыбаясь при этом так, что лукавство в улыбке едва угадывалось.
Сааресто помнил, как оказались раздвинуты его ягодицы и как что-то твердое коснулось входа, а Олли мягко поцеловал над копчиком, ласково поглаживая спину. Это было первое его прикосновение за всю эту неделю, Марко был пьян этим и не особо соображал, так что не возражал против экспериментов. О нет, он не возражает в этом плане никогда – тем более, когда Тукиайнен такой властный и уверенный в собственных действиях. Но когда посреди первой песни его тело прошил слабый разряд, отозвавшийся, кажется, даже в корнях волос, Сааресто подумал, что поступил опрометчиво. А после он забыл, что значит думать.
Его простату практически постоянно стимулировало вибрацией – несильной, но достаточной для того, чтобы все мысли покинули голову, чтобы тексты песен вырывались из горла минуя его сознание, чтобы он желал отодрать Олли буквально здесь и сейчас, возможно, на глазах у всех зрителей и остальных членов группы.
И, трогая себя незаметно, он мог думать лишь об одном. О бледной коже, тонкой фигуре, невероятно притягательных губах, худых ногах, что сжимают талию так требовательно, громких криках, повисающих в воздухе десятками тонкогранных бокалов, что рискуют разбиться все в одночасье от очередного мощного толчка бедер.
Марко едва ходит по сцене, Марко ведет по своей шее рукой, Марко трогает себя за пах, игнорируя взгляд Олли, ожигающий спину. Ему хочется трахаться – хочется прямо сейчас и незамедлительно, но, кажется, одна важная вещь сумела закрепиться в его спинном мозгу и теперь рушит практически сложившуюся картину – Олли против, и Олли его игнорирует.
«So let me come inside»
Он падает на спину и буквально стонет строку, просяще вскидывая бедра и не понимая толком: он просит сам разрешения войти или дает Олли это разрешение. Кончить хочется просто невероятно, но это невозможно по двум причинам. Первая заключается в том, что, хоть вибратор и превратил в его ужасно напряженную струну, откликающуюся на малейшее изменение, – его все равно не достаточно. Вторая – он хочет чего-то большего, чем просто дрочка, а потому полон решимости этого добиться. Пути – не важны, когда есть цель. И когда смотрят сквозь тебя, когда ты в очередной раз качаешь бедрами в явном намеке, поскуливая в микрофон.
Он трогает себя даже не ради самого себя – ради другого человека. Скользит по груди и бедрам руками, сжимает плоть и откидывает шею, прекрасно зная, что он выглядит безмерно сексуально – особенно сейчас, когда все внутри и снаружи плавится от нереализованного желания, и делая это для одного единственного человека не только на сцене – во всем мире.
Олли еще доиграется.
После выступления Марко сразу же хватает своего гитариста за руку, сжимая запястье с такой силой, что на бледной тонкой коже расцветают красноватые следы от пальцев. Он тащит Тукиайнена подальше от толпы, аппаратуры, остальных участников группы, подальше от чужих глаз, что могли бы стать невольными свидетелями.
Мозг все еще каша, но одна мысль бьется в голове предельно четко – он заставит Олли сожалеть, утопив его в том жадном вожделении, что душит его самого.
Дверь захлопывается за ними со звуком, с которым рушится последний на земле мост. Они – одни, и теперь ничто не помешает Марко. Он толкает Олли в кресло и тот, заинтригованный, беспрекословно усаживается в него, положив руки на подлокотники, приготовившись смотреть с отвратительно невозмутимым лицом. Ничего, вскоре он это исправит.
В голове играют обрывки слов, песен, звучит музыка, а поверх наслаивается внимательный взгляд родных глаз, которые смотрят столь понимающе, что хочется упасть на колени и со скулением молить о пощаде. Но нет. Не в этот раз. Он в невыгодном положении, но он сможет склонить чашe весов на свою сторону.
- Что ты задумал? Ты ведь помнишь, что я тебе говорил? Неделя, Марко, - Олли дергает ворот рубашки. Олли пугает та дикарская дикость, что плещется и горит в глазах Сааресто, словно жидкий огонь, пожирающий тела неверных.
- О, да. Я помню. Но позволь мне сделать кое-что. Обещаю, что не буду распускать руки, - он находит в себе силы мило улыбнуться.
Ритм грохочет в ушах колокольным набатом, и вены словно проложены поверх кожи и открыты, так что кровь стекает горячими реками по всему телу, закручиваясь в водовороты. Марко хочется наброситься прямо сейчас: укусить, разорвать, удавить, подчинить, но он сдерживается. Олли еще не готов. Он еще не сыграл свое маленькое представление.
Повинуясь набату, Сааресто, как и чуть ранее на сцене, скользит по всему телу ладонями. Ниже, выше – какая, в сущности, разница, когда грациозные движения буквально с первых секунд очаровывают и гипнотизируют Тукиайнена. Шея, грудь, пресс – прогнуться, выставиться, - и после бедра, которые неумолимо, без передышки, качаются плавно и завлекательно. Вновь вернуться вверх, царапнуть кожу, выпустить влажное облачко дыхания и коротко простонать на очередном движении, потому что игрушка все еще внутри и все еще вибрирует, потираясь о стенки прохода. Во всем теле поднимается волна – она душит, заставляет приоткрыть рот, облизать губы и, повернувшись боком, изобразить руками непонятный, но явно магический знак.
Олли смотрит не отрываясь и не моргая. Он явно заворожен странным, неожиданным танцем, и явно забыл о своем собственном обещании. Марко растягивает губы в легкой полуусмешке, прекрасно зная, как она ему идет. Он двигает бедрами не переставая – плавно, медленно, легко и изящно. Нет резких движений, нет внезапных поворотов. Он – река, которая хочет снести камень, лежащий на ее пути. Он падает на колени и после откидывается корпусом, выставляясь, прекрасно понимая, что Олли сейчас видит и почему он выдохнул так поспешно. Рука опускается к ширинке и расстегивает пуговицу с молнией, приоткрывая участок белой кожи.
- Танцуешь мне стриптиз? – голос у Тукиайнена хриплый, но держится он до сих пор с удивительным достоинством – сидит спокойно и расслабленно, даже костяшки рук не побелели, хоть пальцы и поглаживают подозрительно обивку.
- Обещаю не приставать, - Марко вновь улыбается, на этот раз легко и невинно. Майка давно оголяет живот, а ремень позвякивает пряжкой, и он скользит в брюки рукой, издавая едва слышный вдох облегчения, когда обхватывает себя.
- Нет.
Это именно то, что он хотел услышать, и, стараясь скрыть торжествующую ухмылку, Сааресто поднимается на ноги, придвигаясь к Олли расслабленной, вальяжной походкой, прекрасно осознавая, что так он выглядит неотразимым.
Медленно седлает тонкие колени, не решаясь опуститься всем весом – все равно это не то, что нужно. Он плавно качает тазом и наконец снимает верхнюю одежду с себя полностью. Он наклоняется ближе, обдавая Олли горячим дыханием, провоцируя гитариста. Он трется и ластится, он скользит ладонями себе на ягодицы, чтобы округлить глаза и удивленно выдохнуть на потеху одному единственному зрителю.
Который уже не выглядит так беспечно, как раньше. Взгляд у Тукиайнена потемнел, и жадно обшаривает каждый участок голой кожи, а ногти нетерпеливо царапают ткань кресла.
- Сними их. Брюки. Немедленно. Он медленно поднимает взгляд на Сааресто, и от такого голова кружится еще сильнее. Во взгляде у Олли неприкрытое желание пополам с восхищением: то ли открывшейся ему картиной, то ли наглостью проебавшегося чуть ранее любовника, стремящегося загладить свою вину.
Подчиняясь приказу, Марко стекает с колен и несколькими движениями избавляется от штанов и белья, чтобы после тут же скользнуть обратно и прижаться твердым членом к узкому бедру, выдохнуть рвано, уткнуться лбом в худое плечо и после завести руку себе за спину. Он трогает вход, раскрывает его пальцами, и содрогается на очередной слабой волне. Цепляет пальцами кончик короткого выглядывающего проводка, и тянет, ощущая, как игрушка приходит в движение и скользит по проходу.
- О боже, блять, - сорвано дышит Тукиайнен на ухо, пытаясь помочь или же наоборот, убрать руку, но Марко не дается, выгибаясь на его коленях чуть по-иному, чтобы исключить возможность вмешательства.
Он практически вытаскивает игрушку, несколько секунд наслаждаясь тем, как мышцы стискивают нагретый пластик, а после вновь толкает внутрь. Не удержавшись стонет, и делает так несколько раз, выдыхая скуляще в плечо Олли и весь покрываясь мурашками от движений разного толка внутри себя, пока изящная кисть с сильными пальцами не останавливает его.
- Хватит, - гитарист дышит ужасно хрипло, и в его глазах горит огонь столь сильный, что Марко понимает – у него получилось. К нему тянутся с поцелуем, но он не дается, отклоняясь и делая несколько движений, имитирующих толчки, чтобы окончательно сорвать крышу. Но и после продолжает дразниться, водит своими пальцами по напряженным соскам и вздувшейся на шее вене, а Олли – не дает, и убирает тонкие пальцы от своей кожи.
Сааресто полон решимости довести задуманное до конца.
- Пульт с собой? – он наклоняется к самым губам гитариста, шепчет в них, в такие манящие и приоткрытые, обжигая нежную и чувствительную сейчас плоть горячим дыханием, и буквально сводя Олли этим с ума.
- Да… - Тукиайнен смотрит на него непонимающим взглядом, но достает небольшое устройство из кармана.
- Ставь на максимум, - только и выдыхает Марко, в очередной раз качнув бедрами и царапнув себе грудь. На него смотрят чуть ли не с ужасом, но Олли покорно крутит колесико. Все нейроны взрываются тысячами ядерных взрывов, и вокалист стонет так неожиданно и громко, вскидываясь, сидя на Тукиайнене, что то даже пугается.
Марко выгибает и корежит, и он сжимает пальцами свой член, чтобы не кончить прямо сейчас. Интенсивность вибрации снижется, и мужчина, вновь буквально уткнувшись своими губами в губы Олли, стонет:
- Не смей!
Он буквально кричит, ощущая, как все тело пронизывает насквозь, не контролируя движения и чудом уберегая себя от того, чтобы не начать дрочить. Кажется, что каждая следующая волна принесет с собой оргазм, но это не случается, и от этого хочется выть. Он тянет игрушку за хвостик, вновь уткнувшись в плечо и Олли, когда слышит жадный шепот:
- Черт бы тебя побрал, Сааресто. Добился-таки своего, - а затем гитарист вжимает его в свои бедрами сильным, властным жестом, и Марко, почувствовав ответное напряжение, не сдерживаясь воет.
Он роняет Олли на пол, сам нависая сверху. Любое движение причиняет невыносимые страдания пополам с неземным наслаждением, и мужчина старается концентрироваться ни на одном из них, балансируя на золотой середине, пока торопливо сдирает с гитариста всю ненужную одежду. Подхватывает под ноги и сразу же толкается на всю длину в разработанную дырку, наслаждаясь тем, как тяжело двигаться без капли смазки или презерватива, как восхитительно плотно обхватывают мышцы член, как внутри, вторя его собственным толчкам, разливается блаженная, удушающая, ненавистная вибрация.
Он движется резко и напористо, сгибая Тукиайнена вдвое, не вслушиваясь в стоны, в мольбы, наслаждаясь лишь тем, как его распирает с двух сторон. Всего слишком много, он не может выдержать этого и стонет в два раза громче партнера. Тукиайнен успокаивающе гладит его по плечам, но это не помогает, и с каждым толчком мир взрывается все красочнее.
Он толкается в Олли, придерживая себя у основания, он чувствует, как кровь бурлит, а яйца потяжелели и болят, но упорно продолжает толкаться, срывая с губ любовника стоны даже минуя беспокойство.
А после вселенная рождается заново, и Марко долго, протяжно кончает, изливаясь в гитариста, упираясь лбом в узкую грудь и содрогаясь в финальных спазмах. Он падает сверху, ему больно, но Олли под ним дышит часто и быстро, и рука вне зависимости от агонизирующего сознания тянется лишить партнера напряжения. Олли кончает, а после принимается шарить дрожащей рукой по полу, выключая игрушку и позволяя Марко отправиться в блаженное забытье.

===================================================================

2.

Марко/Олли
слэш, мини, NC-17, кинк, кроссдрессинг?, сибари (бондаж), секс с использованием посторонних предметов, элементы БДСМ?, 1879 слов
немного сонгфик на песню Cinema Bizarre - Toyz

Toy

В комнате жарко – или ему это так кажется потому, что кровь гоняется по организму ошалевшим сердцем с удвоенной скоростью, но Марко торопливо расстегивает оставшиеся пуговицы на рубашке. Это мало помогает – воздух стекает по разгоряченной, влажной коже едва ощутимым следом, не принося должного облегчения. Потому что то, что он сейчас видит – прекрасно. Идеально. Совершенно. То, что он сейчас видит, утяжеляет дыхание и заставляет руки подрагивать от желания прикоснуться и овладеть.
Черные веревки в сочетании с белой кожей смотрятся невероятно выгодно. Они сплетаются над пупком тонкими змейками, подчеркивая красивый провал и плоский живот, а после убегают куда-то под пояс низко сидящей юбки, легкая ткань которой чуть колышется от малейшего движения и скрывает под собой что-то достаточно интересное, чтобы Марко облизывался и бросал все резервы на выдержку и контроль.
Еще никогда возбуждение не было столь тягучим и невыносимым, и никогда оно еще не подчинялось столь легко выявлению воли. Потому что сейчас промедление – это самый короткий путь к наивысшему наслаждению. Потому что каждая упавшая песчинка в часах добавляет опьянению градусов, а каждый лишний вздох перед началом главного действа – как глоток ядовитого газа, медленно отключающего клетки в мозгу одну за одной.
- Я уже хочу… Давай приступим. Мне неловко, - Олли говорит это тихо, но робкий звук его голоса все равно просачивается сквозь молекулы воздуха и ласкает слух. Этот звук окрашен в нежный цвет румянца и пропитан смущением, неловкостью… нетерпением. Они оба сейчас чувствуют совершенно противоречивую бурю эмоций: под слоем непривычности и странности происходящего скрывается желание узнать больше, жадность, страх перед демонами, которые совершенно внезапно пробудились в душе.
Марко не отвечает должным образом на прозвучавший призыв. Он приближается нарочито медленным шагом, цепляет пальцем веревку, приподнимая ее, а затем ведет подушечками по животу, и Олли втягивает резко воздух сквозь зубы, напрягая мышцы. Он облизывается и гневно смотрит на Марко после, когда рука исчезает, но вкупе с явным смущением это смотрится невероятно мило. И сексуально. Не удержавшись, Сааресто мягко усмехается, а затем легко касается губ любовника.
Он дразнится, не позволяя никому из них углубить поцелуй. Он щекочет кожу или тянет за веревки, то отодвигая, то притягивая ближе покорное тело, и от полутонов хочется взвыть. Он будто издевается, ходит по самому краю, искусно балансируя на грани вообще всего, возводя нетерпение Олли в абсолют.
- Черт… Марко.
- Да? – Сааресто мягко мурлыкает это любовнику на ухо, не в силах отвести взгляда или оторвать рук. Олли хочется касаться, - но легко-легко, в опаске сломать хрупкую, прекрасную вещь. Олли хочется щекотать поцелуями в тех местах, где веревки впиваются в нежную кожу, где они обхватывают бледное, худое тело, подчеркивая все его линии. Олли хочется взять уже сейчас – такого изнывающего и готового ко всему, лишь бы привычность утопила их в себе и забрала с собой мороз смущения. Но Марко не позволит себе такое. А Олли уж тем более.
- Перестань на меня так пялиться. Как тебе вообще могло такое в голову прийти. Как я мог согласиться на это… - на последней фразе Тукиайнен запрокидывает голову и тяжело выдыхает в нагретый воздух, потому что руки Марко ложатся на его бедра, а это уже хоть что-то, достойное внимания. Потому что Олли изнывает без прямого контакта, а мозг плавится и кипит, не в силах вытерпеть то, что сейчас происходит. Не в силах смириться с тем, что, хоть это и стыдно, - но это прекрасно. И это возбуждает. Уж от себя такого Олли точно не ожидал, но тяжесть в паху, очень плохо скрытая легкой тканью юбки, говорит об обратном.
Он представляет, как сейчас выглядит: развратно и нежно одновременно, доступно и целомудренно. И кажется это безумно нравится Марко, потому что в его взгляде читается невероятная похоть и вожделение пополам с святым восхищением.
- Я буду смотреть на тебя, Олли. Потому что ты прекрасен и мне хочется наблюдать тебя всего, - мужчина опускается на колени и касается живота Тукиайнена губами, а после заползает ладонями под юбку и елозит ими по коже, задевая веревки. Марко невероятно нравится то, что он может ощущать и видеть, точнее, угадывать очертания под тканью. Он гладит ноги Олли в чулках, он цепляет резинки, наслаждается тихими сдавленными стонами, раздающимися сверху, и полной покорностью. Потому что руки у Олли тоже связанны заведенными за спину, и если он не будет послушным – он ничего не получит.
А после Марко приподнимает подол и касается губами напряженного члена, вокруг которого тоже расползаются веревки, бегут под бедра и расходятся диагональю узлов поверх каждой ягодицы. Это выглядит прекрасно, а сам Олли, даже учитывая все происходящее, напоминает сейчас девственную, возвышенную красавицу. Отданную на съедение дракону.
Марко отсасывает медленно и бескомпромиссно. Он не следует повелительному шипению или тонким стонам. Он методично изводит любовника неспешными, легкими движениями, мягким покачиванием головы, слабым трепыханием языка. Он не стал снимать юбку или придерживать ткань руками, нет. Подол скрывает его лицо, и Олли остается только лишь представляться у себя в мозгу, как губы Марко скользят по члену, а пальцы легко обхватывают основание. Сам Марко мог быть заниматься этим вечность: просто ощущать член Олли у себя во рту, то, как напрягаются мышцы от невыносимого наслаждения, которое никак не может сорваться с поводка, как живот сводит и скручивает, и партнер склоняется все сильнее, не в силах контролировать себя и начиная толкаться бедрами. Возбуждение Олли как будто передается и ему тоже, он будто может ощущать все движения собственного языка, будто не он делает минет, а ему. Рецепторы полны вкуса, а теплая слюна полностью покрывает ствол, когда он отстраняется, почувствовав подкатывающую волну. Олли вверху протестующе стонет, но разве это его волнует?
Он поднимается с колен – все еще в рубашке и брюках, а затем, ухватив Олли за подбородок пальцами, тянет на себя и сминает губы в жестком поцелуе, оставляя Тукиайнену его собственный вкус, позволяя любовнику буквально упасть себе на грудь, потому что колени дрожат и не держат, а перед глазами все вертится от желания кончить.
Они яростно вылизывают друг друга и кусаются, и Марко мнет ягодицы Олли, забравшись руками под юбку, вжимая в свои бедра и жесткую ширинку пахом. А затем шею гитариста обхватывает тонкий ремешок, и следом за мелодичным перезвоном он натягивается крепче, плотно прилегая к коже.
- Что… - Олли недоуменно смотрит на серебристую цепочку, протянувшуюся от его горла к кулаку Марко и стыдливо прикрывает веки. Он чувствует, как его член выглядывает из-под ткани – напряженный и влажный от слюны и смазки, чувствует, как веревки впиваются в бедра, как на шее натягивается поводок – и это все слишком для него. Это заставляет смущенно скулить и смотреть на Марко жалобным взглядом, умоляя прекратить столь невыносимую игру.
- Что-то нет так, милый? – Марко с насмешкой в голосе мягко оплетает его голосом, утягивая за собой по коридору в сторону спальни. Его растрепанные волосы и распахнутая рубашка вкупе с игривой улыбкой гипнотизируют Олли, так что он покорно следует за своим хозяином и позволяет уронить себя на кровать.
Рукам неудобно, но Сааресто нависает сверху и вновь целует, так что гитарист соглашается потерпеть. Он хнычет и пытается приподнять бедра, чтобы соприкоснуться напряженным членом с пахом Марко. Он возбужден, он устал ходить по самому краю и не получать разрядки. Но Сааресто неумолим и игнорирует всяческие намеки и просьбы, и он будет оставаться глухим до тех пор, пока сам не наиграется и не насладиться.
Он водит руками по бедрами Олли, кусает, лижет, а после тащит за веревки, заставляя их тереться о кожу. Он шумно и демонстративно втягивает носом запах, заставив покраснеть, он слегка приподнимает подол и надрачивает член. Он склоняется к шее и оставляет на ней засосы, жадно, с вожделением рыча при этом, но не давая чего-то большего. Он вставляет в Олли какой-то небольшой, обильно смазанный предмет, а после, все еще одетый, садится в кресло, оставив Тукиайнена недоумевать одного на широкой постели.
- Что ты собираешься делать? – гитарист выглядит прекрасно. С порозовевшими скулами, встрепанный и тяжело дышащий, в этой коротенькой юбочке и трогательных белых чулках, он, полусвязанный, нежится на чуть смятом постельном белье, выглядя до нежности порочно. Он смотрит умоляюще на Сааресто, очевидно, сжимается на пробу, а после страдальчески отворачивается, когда понимает, что для него приготовили.
- Кое-что, что тебе понравится, - Марко мягко улыбается, а потом крутит колесико, и все тело Олли прошивает мощный разряд вибрации, который после моментально затухает до едва ощутимого покалывания. Его опять дразнят, и Тукиайнен думает, что сгорит со стыда, когда Марко, играясь, заставляет игрушку работать мощнее, и его выгибает на постели. Он вскидывается и стонет, ощущая, как скользко между ягодиц от смазки, и как внутри него работает небольшая игрушка, приносящая столько удовольствия. Ему хочется убить Сааресто или, быть может, жадно наброситься и всего исцеловать, но он связан, опутан, он не может коснуться даже себя, чтобы наконец ощутить оргазм, и это злит. Это увеличивает возбуждение в разы. Каждый раз, когда ему дают передышку, он смотрит в сторону, и видит, как Марко расстегнул брюки и легко поглаживает себя, смотря жадно и с невыразимым восхищением.
И Олли стонет, кричит, матерится и умоляет прекратить пытать его на потеху единственному зрителю. Он хочет уже, наконец, ощутить в себе кое-что посущественнее маленького вибратора, и перевернувшись каким-то чудом на живот, Олли встает на колени, выставившись и непрерывно стеная, чтобы Сааресто, наконец, обратил на него должное внимание.
Игрушка выключается, а Марко незамедлительно оказывается рядом, сжимает ладонями ягодицы Олли, разводит их в разные стороны и касается входа языком. Он жадно шарит руками по тонкому, любимому телу, и ему хочется сорвать чертовы веревки, чтобы Олли наконец обхватил его всеми конечностями и насадился на давным-давно стоящий и невероятно твердый член. Но мужчина сдерживается. Помогает Тукиайнену встать на колени, и за ошейник подтаскивает ближе к своему паху. Приспускает брюки с бельем, и Олли облизывается, когда видит перед собой крепкий стояк. Смотрит снизу вверх безумным взглядом, прижимается щекой, трется, как кот, выпрашивающий ласку, а затем хрипит:
- Если я отсосу тебе, ты трахнешь меня уже наконец, папочка? – он старается выглядеть мило и невинно, и, даже не смотря на выглядывающий из-под юбки член и общее лихорадочное состояние у него это получается. Сааресто мягко ведет большим пальцем ему по губам, наклоняется и легко целует, заслужив тихий скулеж в рот, а после благосклонно кивает.
Олли сосет ему быстро, резко, выдавая собственное нетерпение, но Марко не может винить его за это. Потому что у него самого уже подрагивают пальцы, так ему хочется стиснуть Тукиайнена в тисках и втрахивать в матрас, коснуться нежной кожи везде и сразу, сорвать все лишние тряпки. Перед глазами пляшут цветные огни и реальность теряет четкость, пока тонкие губы быстро скользят по члену. Марко придерживает Олли за подбородок, не позволяя упасть, ведь руки у гитариста все еще связанны, и натягивает поводок, в благодарность получая крышесносящий, четкий ритм и восхитительную плотность. Периодически он крутит ползунок вибратора, и Олли отзывается в ответ на это мычанием вокруг ствола, заставляя возбужденно выдыхать.
- Скажи это. Скажи, как ты меня хочешь, - он оттаскивает гитариста от своего члена, сжав его волосы в своем кулаке. Взгляд у Олли совершенно расфокусированный, он мало осознает происходящее, но на очередной волне вибрации внутри его прорывает:
- Трахни меня. Умоляю, трахни. Хочу, чтобы ты меня выебал, - он хнычет, и по щекам катятся слезы, и Марко больше не может игнорировать или выжидать.
Он переворачивает Олли на бок, вытаскивает игрушку и, впившись в шею зубами, принимается быстро трахать, сразу же срываясь на ускоренный темп, врываясь жадно и резко, и благодарные стоны музыкой льются в уши, а любовник выгибается в его руках, стараясь прижаться еще теснее.
А утром он, конечно же, не позволяет Олли надолго покидать постель, вертится вокруг и нежно поглаживает пальцами следы от веревок на талии и бедрах. Касается их с неизъяснимой нежностью и заботой, а Тукиайнен слабо улыбается в подушку, прикидывая уже, что он сотворит с Марко в ответ.

===================================================================

3.

наверно все же Олли/Марко
слэш, драббл, R, AU, кинк, 826 слов, сонгфик (очень частичный) на песню Агаты Кристи - Опиум для никого (ковер Би-2 мне больше нравится)

накрась ресницы губной помадой
а губы лаком для волос

Опиум для никого

- Доверься мне… Ты мне веришь?..
Он лежит на кровати, распятый, беззащитный, связанный и бесконечно напряженный. Это не страх за свою жизнь, не опаска перед больным сумасшедшим, что может срезать ему лицо, это… предвкушение.
Повсюду в квартире горят свечи, и это так до прекрасного архаично, что хочется рассмеяться. По комнате плывет тяжелый, теплый запах, и голова чуть кружится, а тени на стенах от пляшущих огоньков помогают впасть в своеобразный транс, смягчают сознание, позволяют получить от происходящего еще больше.
Веревки плотно обхватывают запястья и щиколотки, не давая пошевелиться, и Марко способен лишь судорожно втягивать живот так, чтобы темная впадина образовалась под легкими.
- Пожалуйста, не бойся…
Он вертит головой, наблюдая за хозяином квартиры. Они присматривались друг к другу весь вечер, потягивая свои напитки по разным концам барной стойки. Марко не сразу заприметил невысокого, худощавого блондина, но, попавшись один единственный раз в капкан из горящих глаз, больше не смог отвернуться, не смог продолжать выискивать кого-то другого на вечер с целью приятно провести остаток времени до наступления нового дня.
Взгляд незнакомца обещал так много, манил, и пылал как зарождающаяся звезда. В тех клубах раскаленного газа и звездной пыли Марко увидел нотки восхищения, ощутил на коже искры неудержимой страсти и почувствовал теплое дыхание нежности.
Стоило ему подойди, как незнакомец сразу же потащил его прочь из бара, а на выходе смял губы в таком умопомрачительном и жадном поцелуе, что в глазах зарябило, а в штанах немедленно стало слишком тесно.
- Олли… - тогда выдохнул блондин, жадно шаря руками по бокам Марко, и тот впервые за уже очень долгое время не нашелся, что ответить. Слова, сама суть речи покинули его мозг, и остался только этот странный незнакомец, каждое прикосновение которого словно высушивало тело, настолько много было в нем жадности и вожделения. И он даже не попытался протестовать такому напору, такой расстановке ролей. Почему-то в этот раз захотелось попробовать что-то новенькое.
А потом рубашка лишилась несколько пуговиц, пока ее пытались расстегнуть. Он дышал испуганно и жмурился, пока Олли не принялся нежно целовать его ухо, опаляя кожу горячим языком, обещая, что боли не будет.
Успокаивающий шепот лился, казалось, со всех сторон, вгоняя в транс, и Марко расслабился. К тому же, у Олли было красивое тело, а движения его хоть и были быстрыми, резкими, все же обладали какой-то изощренной пластикой.
Наконец, он остановился рядом с кроватью, держа в руках небольшую шкатулку. Чуть сильнее приспустил брюки с бельем, все еще обтягивающие бедра Марко, а после, помогая себе рукой, сходу опустился на твердый член, возбужденно выдохнув.
Марко коротко простонал, и Олли тут же слизнул этот звук с его губ. Глаза у блондина лихорадочно полыхали, а сам он короткими прикосновениями осыпал лоб и скулы Марко легкими, быстрыми прикосновениями, в которых читалась невыразимая нежность и восхищение.
- Я не причиню тебе вреда… - шепнул он, поводя медленно и томно бедрами, и Марко запрокинул голову от приятного чувства сжатия вокруг своего члена.
- Я так хочу тебя…
- Да…
Их губы вновь встретились, связавшись в иступленном поцелуе. Казалось, что каждое прикосновение причиняет им сильнейшую боль, но оторваться друг от друга равносильно смерти еще более болезненной и ужасной.
- Просто позволь мне… Умоляю, разреши… - ладонь блондина провела по щеке Марко, пальцы отмерили длину челюсти и скользнули на шею, пока Олли посасывал кожу под ухом у партнера.
- Да… - вновь последовал короткий выдох. О шкатулке, принесенной парнем, Марко давно забыл.
Но, как оказалось, преждевременно. Щелкнул небольшой замочек, и этот звук заставил Марко напрячься, но Олли, все еще седлавший его, сжал мышцы и успокаивающе провел ладонью по животу любовника. Они встретились глазами, и Марко кивнул спустя какое-то время, разрешая. Давая доступ. Позволяя Олли практически все.
Это было странно, но… Ему это нравилась. Как худая, изящная рука с длинными пальцами уверенно держит карандаш, рисуя аккуратные стрелки. Как мягкая кисточка порхает по векам, и ресницы чуть слипаются, стоит ему открыть глаза. Как кожу щекочет кончик фломастера с подводкой, и на лице расцветает странный узор. Как Олли с каждым нанесенным миллиметром макияжа дышит все более тяжело и возбужденно, периодически покачивая бедрами и вынимая из Марко всю душу этими медленными, неясными и осторожными движениями.
- У тебя такие красивые черты лица… Я просто не смог устоять, - парень облизывает губы. Он полностью обнажен, и Марко может видеть выпирающие ребра, и острые тазобедренные косточки, и подтянутый живот и то, как мышцы сокращаются и перекатываются под кожей от любого, даже самого небольшого движения. Каждая линия тела, каждая впадинка подчеркнута резким светом свечей, и зрелище, предстающее перед ним, поистине завораживающе.
Вскоре Олли заканчивает. Теперь у Марко подведены глаза и даже частично щеки, наложены тени и накрашены губы темно-бордовой помадой. Он чувствует себя странно, но любые эмоции испаряются из него с каждым новым толчком-покачиванием.
Он смотрит на Олли, подмечает, какое мучительное восхищение застыло в его лице от собственной работы – от него, от Марко, - и мозг пустеет, оставляя лишь животные инстинкты.
Он не может коснуться Олли, вообще не может толком пошевелиться, но у Олли возбужденно открыт рот, и запрокинута голова, и глаза прикрыты, а сам он двигается на нем словно выгибаясь в первобытном танце, и больше ничего не важно.

везде могут быть ошибки, смешные опечатки, блондины, парни и мужчины, от ответственности открещиваюсь

@темы: фанфик, pairing: Marko/Olli, pairing: Olli/Marko, NC-17

---

На кончиках пальцев

[L_imliss]

АУ-трилогия про первую встречу Марко и Олли

ЧАСТЬ 1
немного насилия, глупость и сумбурность, херт-комфорт, в некотором смысле андерейдж

глава 1, 3К слов

Бинтуя пальцы, Олли думает о том, что ему следует забыть этого человека. Что ему следует вычеркнуть его из головы, из сердца, из своей жизни. Забыть о ласковой улыбке и лучистых глазах. Не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать. Но тонкие струйки крови стекают по руке и пишут на его коже одно единственное имя. Имя, которое стало смыслом его жизни.

Марко.

Олли вздыхает и падает на кровать, баюкая израненную кисть. Он с тоской смотрит на гитару и перепачканные струны, устало думает о том, что нужно немедленно их почистить, но сил нет. Ни на что. Ни физических, ни душевных. Он устал, он измучен, он постоянно витает где-то в своих думах, забывая о реальности. И только один единственный человек способен вернуть его на землю. Человек, который не замечает, который игнорирует, который, кажется, не испытывает к Олли ни малейшей доли симпатии.

Это больно — любить безответно. Находиться поблизости, но не иметь возможно быть рядом. Смотреть, но самому оставаться незамеченным.

Все, что он делает — лишь для Марко. Бесконечные часы игры на гитаре, вранье, чтобы попасть в его группу, даже модные шмотки, одолженные у одноклассника — все это призвано доставить его к намеченной цели, но вместо этого лишь отталкивает.

Олли со стоном закрывает лицо руками, когда в голове всплывают воспоминания того, как Марко смотрел на него, напялившего новые, чересчур уж узкие брюки, — с неприязнью, даже отвращением. Тогда стало больно и стыдно, он стушевался и остаток репетиции гипнотизировал взглядом стену, смотрел куда угодно, но только не на их лидера, который, кажется, всеми силами старался забыть увиденное.

Олли никогда не считал себя красивым, кем-то, кем можно было бы увлечься. И нравится кому-то он тоже никогда не стремился. Он был самым обычным школьником — учился, делал домашку, гулял с друзьями. А потом увидел Марко — и реальность померкла. Реальность, весь мир сузились до одного единственного человека. Это все изменило. Это изменило его. Хотелось быть лучшим, и непременно во всем. Во всем, что нравилось Марко.

Олли помнил, как на трясущихся ногах, с бурей внутри подошел к Марко, лепетал что-то восторженное про его голос, про манеру вести себя с публикой, про то, как его заворожила энергетика и обаяние, а тот лишь посмеялся и отмахнулся. Это стало первым ударом, но Олли решил для себя, что непременно докажет тому, кто разом занял все его мысли, что он чего-то стоит.

Гитара прочно обосновалась в его комнате, а вскоре — ложью и непомерной наглостью, которой он сам от себя не ожидал, — он оказался в одной группе с предметом восхищения.

Олли думал, что попал в сказку, а на самом деле оказался в кошмаре. Марко просто не хотел его замечать, игнорировал, а если они и пересекались взглядами — в глазах у того плескалось что-то такое, что Олли понимал — у него нет шансов. Никаких.

Он с тоской смотрел на то, как Марко общается со своими сверстниками, шутит и улыбается им, прикасается к ним — и чувствовал себя никчемным. Ведь никогда Марко не коснется его так, никогда не улыбнется ему так. Только и оставалось, что засыпать на мокрой от слез подушке, а во сне мучиться снами о несбыточном, снами, которые заставляли кровь бурлить и кипеть в сосудах.

Недосып, постоянный стресс и боль в груди убивали Олли, и в мозгу билась лишь одна мысль: он хочет сделать Марко своим, только вот этого не хочет сам Марко. А значит, нужно забыть, найти другую цель, сдаться. Потому что смотреть в равнодушные, а подчас даже злые глаза того, кого ты любишь — невыносимо. Делать все, но не получать ни малейшего отклика — ужасно больно. Но он упорно продолжал доводить себя, потому что альтернативы не видел. Да ее и не было.

Вот и сейчас он терзает себя лишь с одной целью — научиться играть как можно лучше. Чтобы Марко был им доволен. Чтобы у того был самый лучший гитарист. Но единственное, чего Олли смог добиться — это изрезанные пальцы.

Он лежит на кровати и измученный, уставший постоянно бороться организм отправляет его в тяжелый сон, в котором ему все равно нет покоя.

На следующий день Олли чувствует себя больным и абсолютно разбитым. Он передвигается по коридорам музыкальной школы, где они репетируют, медленным шаркающим шагом, то и дело издавая душераздирающие зевки. У него красные глаза, его лихорадит, а в горле подозрительно першит, так что Олли безбожно опаздывает и, когда наконец-то входит в класс, все уже на своих местах.

— Простите, — он виновато опускает голову и семенящим шагом направляется к своему месту. Марко, как обычно, кидает на него короткий взгляд и тут же отворачивается, словно Олли — пустое место. От этого становится еще хуже, и, садясь на стул, он ощущает, что глаза подозрительно слезятся. Олли нервно одергивает рукава, не желая, чтобы кто-нибудь заметил пластыри на пальцах, и шмыгает носом. Совсем что-то расклеился.

— Эй, выглядишь не очень, — их барабанщик — Ансси — смотрит сочувствующим взглядом, и Олли находит в себе силы ободряюще улыбнуться человеку, который из всех друзей Марко обращается с ним лучше всех, без того чванства, которое так присуще двадцатилетним людям при взгляде на школьников.

— Я кажется немного приболел. Все в порядке. Давайте начнем, — он решительно трясет головой — кажется, не очень убедительно и, еще раз оттянув рукава свитера, берется за гитару. Пальцы простреливает болью едва стоит только коснуться струн, но Олли не подает виду.

— Заразить нас всех вздумал? Спасибо, конечно, — басист Мика язвительно усмехается и демонстративно переставляет стул подальше от него, заставляя ощутить жгучую волну стыда и вины.

— Эй. Давайте не ссориться. А ты и правда выглядишь слишком бледно, — Олли замирает, когда Марко начинает говорить, когда чувствует на себе мимолетный взгляд, наконец-то, наполненный чем-то помимо равнодушия, но чем - понять не удается.

В груди теплеет, и почему-то хочется разрыдаться. Олли яростно трет нос, стараясь скрыть свою реакцию, а после чихает. Быть может, ему и правда лучше пойти домой и отлежаться…

— Так, ну все. Марко, смотри, сегодня все против репетиции, — Ансси, потирая ладони, выжидающе смотрит на Марко хитрым взглядом, и тот спустя какое-то время вздыхает и кивает, вызывая радостный всплеск эмоций. Олли переводит взгляд с одного согруппника на другого не понимая, что творится.

— Можешь идти домой, не будем мы сегодня играть, — Мика отставляет в сторону инструмент и начинает натягивать куртку, пока вокруг царит радостное оживление. Все носятся и переговариваются, что-то обсуждая, и Олли ощущает себя потерянным и брошенным, пока Ансси не приобнимает его за плечи, заставив вздрогнуть.

— Что значит «домой»? Олли вообще-то приглашен на мой день рождения. Приглашаю кстати, — Ансси смеется в ответ на его ошарашенное лицо, и ласково треплет волосы.

— О, серьезно? Ты хочешь напоить малолетку? — Мика кривится, разглядывая Олли неприязненным взглядом, и он внезапно ощущает такое ужасающе опустошение в груди, что хочется свернуться в калачик прямо здесь и больше не существовать. Очевидно, что-то отражается в его лице, потому что Ансси тут же раздраженно вскидывается:
— Да прекрати ты уже, надоел. К тому же у нас будет сок, — раздражение во взгляде Ансси моментально сменяется доброжелательностью, когда он оборачивается к Олли, и тот ему безумно благодарен за поддержку, но он все равно поневоле смотрит на Марко.

Хоть день рождения и у Ансси, его мнение, почему-то, все равно самое важное и решит все. Но Марко просто молча наматывает шарф на шею и ни на кого не смотрит, погруженный в какие-то свои мысли, и внезапно в груди поднимается злость. Так что Олли просто поднимает голову и мило улыбается:
— Спасибо за приглашение. Извини, у меня совсем нет подарка для тебя, но все равно с днем рождения тебя, — он немного нерешительно тянется к Ансси, и тот радостно сжимает его в тисках, заставив ойкнуть, а после засмеяться.

Когда они наконец-то выходят из здания, на улице уже темнеет, и снег серебрится в свете фонарей. Олли вдыхает морозный воздух и поправляет лямку футляра от гитары, врезающуюся в плечо. Он правда не понимает, почему согласился что-то отмечать в компании взрослых и малознакомых людей, но идущий позади Марко вызывает в груди привычную бурю эмоций, и всякие сомнения исчезают.

Ансси, заметив, что ему тяжело и неудобно, забирает гитару и вновь треплет волосы. Он ненамного выше, но мощный, у него темные, чуть вьющиеся волосы, ямочки на щеках и красивые зеленые глаза. Олли думает, что, возможно, он мог бы влюбиться в этого парня — такого забавного и дружелюбного, он бы хотел этого, но сердце болит и ноет, едва стоит только подумать о чем-то подобном. В сердце, кажется, навсегда поселился лишь один человек, и Олли правда страшно и больно от осознания этого.

В съемной квартире Ансси не очень прибрано, но уютно, и все располагаются с полным комфортом. Олли чувствует себя здесь не к месту, но вскоре их небольшая компания пополняется еще пятью или шестью человеками, и на него больше никто не обращает внимания. Он слоняется без дела, а после хватает стакан с соком из кухни и усаживается на невысокий широкий подоконник. Наблюдает с улыбкой, как все вокруг него смеются и выпивают, как именинник принимается кружить какую-то девушку в шутливом вальсе, и только выпив половину стакана понимает, что в нем был не только сок.

Алкоголя немного, но этого хватает, чтобы к щекам прилила горячая кровь, а его и без того лихорадочное состояние подкрепилось опьянением. Перед глазами все слегка плывет, и Олли чувствует, что твердых уверенных шагов у него сейчас не получится.

Марко тоже пьет, только гораздо больше и не мешая спиртное с еще какими-то напитками. Создается впечатление, что он просто методично напивается, но в комнате достаточно много людей для того, чтобы на это кто-то обращал внимание. А после Олли ощущает, как тяжелый взгляд скользит по его телу раскаленным добела ножом и дергается, проливая на себя остатки коктейля, если это можно так назвать.

Марко правда смотрит на него — не отрываясь, прямо в глаза, и в его зрачках застыла какая-то обреченная жадность, что невероятно пугает и одновременно печалит. А потом того толкают в плечо, призывая к чему-то, и он радостно смеется, отворачиваясь, разрушая момент. Олли горько смотрит на дно стакана.

Через пару минут Ансси зовет с собой несколько человек в магазин потому что, оказывается, у них закончился алкоголь и нужно успеть до восьми в ближайший супермаркет. Тукиайнен вызывается сразу — ему просто необходимо проветриться. К ним присоединяются та самая девушка, с которой танцевал Ансси, еще несколько парней и, неожиданно, Марко.

Мороз практически моментально прочищает голову, и Олли, прислушиваясь к разговору сладкой парочки, медленно плетется по дороге позади них, процессию же замыкает Марко со своими друзьями, и все они над чем-то заливисто смеются. Идти достаточно долго, ветер щипает за нос и щеки, и Олли спешит натянуть на голову капюшон, потому что заболеть сильнее ему не хочется. Он думает над тем, как бы незаметно уйти и не обидеть Ансси, но про него, кажется, уже все забыли, так что это не должно составить большого труда.

Людей на улицах уже мало, или это просто малолюдное место. Вообще кажется, что они единственные, кто сейчас жив в этом городе. Двое парней обгоняют Олли и начинают что-то обсуждать с Ансси и его девушкой — кажется, что именно и сколько им покупать, отходя далеко вперед, когда он слышит глухой удар и крепкое словцо. Олли резко оборачивается как раз в тот момент, когда Марко пытается подняться с мостовой, тяжело упираясь рукой в брусчатку и неуверенно покачиваясь.

Олли колеблется какое-то время, решаясь, подойти или нет, и понимая, что они остались практически одни, но после все же делает неуверенные шаги навстречу.

— Ох, кажется, мне уже хватит, — Марко посмеивается, все еще не в состоянии принять вертикальное положение, и Олли хватает его за руку, помогая подняться. Пальцы у того практически ледяные и покрасневшие, и Олли машинально обхватывает их своими руками в стремлении согреть, не особо осознавая свои действия.

— Черт, — Марко шипит, приваливаясь спиной к ограде и не спеша вырывать свою руку из захвата, чем Олли бессовестно пользуется, — ты такой горячий.

Олли замирает, не веря своим ушам. Он медленно поднимает голову, смотря на Марко снизу вверх, и машинально поглаживая его крупную ладонь пальцами.

— Иди сюда… — тот, очевидно, совершенно не соображает, что делает, но Олли не может сказать, что подобное его задевает или волнует. Потому что его привлекают ближе, заставив уткнуться лбом в грудь, а после Марко запускает ладони ему под капюшон, обхватывая лицо и шею с блаженствующим мычанием.

— Ох, потрясно. Какой же ты горячий, — Марко елозит по затылку, путаясь в длинных прядях, а большими пальцами поглаживает скулы и все тянет, тянет на себя, буквально вжимая Олли в свое тело.

Который боится пошевелиться. Он не верит в то, что сейчас происходит, но полон решимости стоять на этом чертовом мосту так долго, как того позволит уровень алкоголя в крови Марко. Потому что можно быть уверенным — как только тот немного протрезвеет — все уйдет. Он опять станет незаметным, непривлекательным, нелюбимым и несмышленым малолеткой, на которого такой, как Марко, никогда не обратит внимания.

Тем временем тот трет ему шею своими ледяными пальцами, вызывая мурашки по всему телу и Олли, испытывающий страх от собственной смелости и дерзости, предпринимает шаг. Под недоуменным взглядом он расстегивает тому куртку, смотря в ответ неуверенно и виновато, следом расстегивая свою, тут же ощущая поток ледяного воздуха, а после обнимает, цепко обхватывая руками за талию и прижимаясь так близко, как только это возможно. Марко и правда замерз — это чувствуется по тому, какой он холодный, и температурящий, до сих пор не избавившийся от горячительного свойства алкоголя Олли жмется и трется, стремясь поделиться теплом. Руки на его шее замирают, но его не отталкивают.

Они одни стоят под фонарем, пока их обдувает пронизывающий ветер. Олли страшно и он боится пошевелиться, так что остается только судорожно дышать куда-то Марко в грудь и обнимать за талию, опасаясь потерять сейчас этого человека.

— Олли, — мягко выдыхают где-то над макушкой, и стайки мурашек на этот раз вызваны не холодом. В голосе у Марко — усталость и какой-то надлом — Олли слышит эти нотки так отчетливо, будто его настроили, как приемник, на одну волну — волну этого человека. Ему хочется, чтобы в голосе Марко больше никогда не было слышно ничего подобного. Так что он не отвечает, только сжимает еще крепче. — Что же ты делаешь, Олли… — руки вновь принимаются перебирать волосы на затылке, только они теперь еще и слегка массируют шею, и ему хочется расплакаться от того, как это приятно, расплакаться от той бури эмоций, что поднимается сейчас в его душе. — Тебе бы следовало быть как можно дальше от меня… — голос Марко тих, но, вопреки болезненным, ужасным словам его тело говорит совсем иначе — оно не отстраняется, оно жадно пьет тепло Олли, и тот может слышать бешеное сердцебиение под щекой.

— Почему? — на глазах вопреки всему — слезы, и Олли поднимает заплаканное лицо, сквозь влажную пелену стремясь рассмотреть лицо человека, который стал смыслом его существования.

— Я могу причинить тебе боль. Очень сильную боль. — Марко серьезен. Он перемещает ладони на лицо Олли и смахивает пальцами соленые капли, внимательно смотря в глаза и словно гипнотизируя. Вызывая внутри удушливую волну отчаяния. Потому что Олли не верит, он не хочет верить в то, что его сейчас отвергают, что его мягко — но отталкивают. Что он не нужен.

— Но ты ведь хороший… Я верю, что ты все наговариваешь! Ты просто не можешь, я ведь… — он умолкает, проглатывая окончания фразы. Слово не может сорваться губ. Сладкое, болезненно-острое, желанное — оно не хочет покидать горло, придушенное страхом и стыдом. Олли сглатывает комок и жмется к Марко еще отчаяннее, не прерывая зрительного контакта, с силой сжимая пальцы на его боках и чувствуя, как под пластырями опять открываются порезы.

— Боже мой. Я все это время относился к тебе как пустому месту, а ты меня любишь?! — Марко трясет его за плечи, и слезинки начинают бежать быстрее, срываясь с подбородка. Они больше не обмениваются теплом, а пелена перед глазами Олли застилает все еще быстрее и плотнее, чем раньше. Он уже не может сдерживаться.

— Какой же ты глупый и жалкий, — буквально выплевывает Марко с непередаваемым отвращением, и рыдания наконец-то врываются в морозный воздух.

— Да, глупый. Да, жалкий. Оскорбляй меня, если хочешь, только не игнорируй. Все что угодно, только больше не делай из меня пустое место, — Олли яростно растирает слезы по лицу, шипя эти слова как будто в бреду жарким шепотом. Он видит, как темнеют у Марко глаза, как играют желваки на скулах, а в глазах застыло странное, жадное выражение.

— Что угодно? — Марко горько усмехается, и от этой усмешки по коже бежит мороз. — Как пожелаешь, — черты его лица искажаются злобой и ненавистью, а руки стягивают с головы Олли капюшон, после сгребая волосы в кулак и заставляя опуститься на колени. Пальцы больно, до искр из глаз оттягивают пряди, и Олли правда страшно от такого Марко. — Раз ты и правда готов стерпеть все, что угодно — отсоси мне, — Марко растягивает губы в жесткой улыбке, с наслаждением смотря на коленопреклонённого, заплаканного подростка у своих ног.

Он быстро расстегивает брюки, и звук разъехавшейся молнии плетью стегает по натянутым нервам. Олли не верит в то, что сейчас происходит, но не сопротивляется, когда перед глазами оказывается напряженный, стоящий член, и лишь беспрекословно берет его в рот, стоит только руке сжать волосы сильнее и толкнуть вперед.

У него совсем нет опыта, орган во рту не помещается и то и дело перекрывает глотку целиком, вызывая панику. Слезы начинают бежать с удвоенной силой, он практически ничего не видит — просто повинуется яростным, жадным движениям и старается не задеть плоть зубами. Содержимое желудка рискует вернуться во внешний мир с каждым толчком, он давится и задыхается, но Марко не разрешает отстраниться даже на секунду, трахая его рот быстро и жадно. Олли бы рад абстрагироваться, почувствовать, что это все происходит не с ним, а с кем-то другим, но не может. Страшная реальность наваливается неподъемным грузом, и на очередном толчке он, чувствуя, как слезы смачивают губы, хватает член пальцами, умоляя этим дать передышку.

Внезапно толчки заканчиваются, его отпускают, позволяя упасть на четвереньки, и Олли, упираясь пальцами в снег, откашливается, сотрясаясь в тихой истерике. Марко вверху звенит пряжкой ремня, но школьник не решается поднять голову. Впрочем, буквально через несколько секунд его, бережно поддерживая за израненные руки, пальцы которых выглянули из рукавов свитера и куртки, заставляют подняться на ноги.

— Блять, что я делаю… Господи, Олли… Олли, прости меня, я такая мразь, боже, — его обнимают, прижимая к себе, и это становится последней каплей — почувствовав тепло человека, который сейчас унизил его и морально уничтожил, Олли принимается горько рыдать, не решаясь оторваться лицо от груди Марко и посмотреть тому в лицо, вытирая слюну с губ.

— Олли, Олли, Олли, боже мой, что я наделал… Какое же я чудовище… Олли… Клялся себе, что никогда не причиню тебе боли, а вместо этого… — голос у Марко полон паники и раскаяния, и Олли решается встретиться с ним взглядами. Там — полная убитость и пустота, и становится страшно. Марко легко поглаживает кончики его израненных пальцев, и от этого опаска в груди мешается с щемящей нежностью.

— Я… Я пойму, если ты пойдешь в полицию. Ты должен так сделать, — Марко сосредоточенно и решительно хмурится, наблюдая, как Олли утирает последние слезы и опустошенно замирает посреди моста. — Но ты замерз и у тебя что-то с рукой, так что… Я живу тут неподалеку. Обещаю, — тот вскидывает руки так, будто демонстрирует отсутствие оружия, и Олли незаметно для себя слабо улыбается, — я больше не буду… Ни за что не буду так делать. Пальцем тебя не трону. Клянусь, — он необычайно напуган и серьезен, и, вопреки логике, Олли ему верит, кивком головы соглашаясь следовать за ним куда угодно.

глава 2, 1К слов

В квартире у Марко — тихо и как-то пустынно. Нет, тут есть необходимый минимум мебели, стопки книг, тетрадей, рисунков, огрызки карандашей и, кажется, собственноручно расписанные стены, но тут… как будто поселилась пустота. И Олли с опаской ступает в небольшую гостиную, передвигаясь по ковру как дикий котенок — беспрестанно оглядываясь по сторонам и вжимая голову в плечи. А после замечает полный боли взгляд Марко, и ему вопреки всему становится стыдно, так что он быстро делает последние два-три шага и садится на диван.

— Я… Я сейчас, — Марко виновато прячет взгляд и опрометью кидается в ванную, возвращаясь оттуда с небольшой аптечкой.

Опускается на колени перед Олли, смотрит так, будто просит разрешения, и, дождавшись медленного кивка, закатывает рукава свитера, осматривая руки. Пластыри уже кое-где слетели, из-под них видна кровь, и Марко осторожно разматывает каждый из них, являя на свет глубокие и многочисленные порезы.

— Откуда это у тебя? — тихий голос окутывает и успокаивает, пока он смачивает вату в перекиси и, взяв руку Олли в свою так, будто это была самая хрупкая и самая прекрасная вещь в мире, принимается обрабатывать раны.

— Я… играл, — Олли взволнован и заворожен происходящим. От жесткого диссонанса у него, кажется, помутнел рассудок, но ему хочется провести по склоненной голове Марко, почувствовать мягкость его волос и больше не уходить. Наверно, он болен. Болен любовью, одержим ею, заражен безумием — потому что такие желания не верны после того, что случилось на мосту. Но он ничего не может поделать ни с ними, ни с собой.

— Ты играл на гитаре до такого состояния? — Марко заканчивает обрабатывать порезы и теперь мажет их какой-то пахучей мазью. Его взгляд предельно внимателен и даже суров, когда он на мгновение поднимает глаза, всматриваясь в лицо Олли. После утвердительного кивка Марко замирает на несколько секунд, а затем принимается бинтовать пальцы, низко опустив голову. Он как будто сломлен ужасающим ударом, стерт в порошок, превращен в пепел и воздух, и Олли закусывает губу, гадая, что он такого сказал.

— Что… что случилось?

Марко вновь поднимает голову, мягко беря руки Олли в свои, что заставляет замереть и перестать дышать. Олли любуется ним — его скуластым лицом, глазами, тонкими губами, искривленными горестной линией. А тот шепчет:
— Боже мой, перестань смотреть на меня так, будто я какое-то божество, — и после прячет лицо в чужих в ладонях, заставив вздрогнуть.

— Ты изрезал себе всю руку ради меня, а я отплатил тебе болью и унижением. Я тебя не достоин. Я отвратителен, — Марко прерывист дышит. Он кажется сумасшедшим, безумным. У него широко распахнуты глаза, а на дне зрачков — сожаление пополам с желанием. На каждой фразе, на каждом слове — он прижимается губами к каждому порезу, задыхаясь сам и заставляя задыхаться Олли, заставляя думать, что все, происходящее сейчас — сон, фантазия или галлюцинация.

— Не говори так…

— Но это правда. Я хотел уберечь тебя от подобного, отталкивал, но переступил черту, которую сам же и провел.

— Не понимаю, — Олли хмурится, заставляя поднять Марко лицо. Тот, очевидно, бредит, потому что то, что Марко говорит сейчас, делает сейчас — это что-то запредельное, что-то, что не может существовать, это…

— Ты не представляешь, как я тебя хочу, — голос Марко опасно понижается на несколько порядков и Олли, ойкнув, с ногами забирается на диван, отодвигаясь подальше. Марко плавно перемещается следом, роняя Олли на спину, а после вжимается тому лицом в напрягшийся живот сквозь ткань свитера, заставив замереть и забыть, как нужно дышать. Слова, сказанные Марко, оглушают, выбивают почву из-под ног, а горячее дыхание, касающееся кожи сквозь крупную вязь, не добавляет сознанию ясности. — Хочу тебя с тех самых пор, как увидел. Ты самый прекрасный и потрясающий человек из тех, кого я встречал. Хочу тебя так сильно, боже… Так сильно, что не контролирую себя, — Сааресто отрывается от живота Олли, нависая сверху, смотря грустно в глаза, а после отодвигаясь на противоположный край дивана и обхватывая собственные колени руками.

— Я старался держать себя в руках, нарочно вел себя грубо с тобой, чтобы уж точно отвадить. Но ты как будто не замечал этого, день ото дня становясь все прекраснее, — он качает головой, растягивая губы в мечтательной улыбке. Олли слушает его, затаив дыхание. Ему опять хочется плакать. — Но сегодня я оттолкнул то единственное прекрасное, что было в моей жизни, навсегда. И я пойму, если ты уйдешь и я больше никогда не увижу тебя. Пойму, если через пару часов мне предъявят обвинение. Я лишь хочу извиниться за свои действия, хоть и понимаю, что этого недостаточно, — Марко запускает пальцы в волосы, очевидно, находясь на грани истерики. Он кажется невероятно разбитым — и Олли верит ему. Олли безумно рад и хочет ему поверить. Поэтому он просто поддается вперед и нерешительно касается губ Марко своими.

Тот замирает. Не отвечает какое-то время, а после мягко берет лицо Олли в свои ладони и нерешительно сминает губы в ответ, перехватывая инициативу, вкладывая в свои движения всю накопленную нежность, боль, раскаяние и любовь. Они целуются так наверно целую вечность, и постепенно движения Марко становятся все более напористыми и жадными, он давит на Олли, сминая всякое сопротивление, и тяжело дышит в приоткрытые, зацелованные губы. Останавливает его только возбужденный, тонкий стон, который вырывается из горла Олли, и Марко сразу же отскакивает как ошпаренный, а Олли тихо хихикает от этой картины, постепенно успокаиваясь.

— Вот видишь, — Марко недовольно хмурится, а потом тоже издает нервный смешок, перерастающий в слабую усмешку.

А после они лежат в обнимку на диване, и Марко осыпает израненную кисть поцелуями, позволяя утонуть в нежности и заботе. Каждое прикосновение губ сопровождается невысказанным «прости» и Олли, укрытый заботливыми объятьями, не верит собственному счастью. В голове никак не укладывается то, что этот странный день закончился именно так, и что это все правда, но пальцы Марко, перебирающая волосы, служит прекрасным источником реальности.

— У меня день рождения через месяц… — словно невзначай роняет Олли, лукаво смотря на своего парня снизу вверх, потому что при любой мысли о чем-либо из того, чем занимаются взрослые люди, в голове взрывается невероятный коктейль из смущения, желания, страха и любопытства, но Марко в ответ только недовольно рычит и вжимает лицо Олли в свою грудь, не давая нормально дышать.

— Вот через месяц об этом и вспомним. А до тех пор — сделай одолжение — не поднимай эту тему, — Олли хочется засмеяться от того, сколько в голосе Марко недовольства и напряжения, но он послушно замирает, наслаждаясь теплом и, наконец-то, душевным спокойствием.

— Черт, еще целый месяц…


ЧАСТЬ 2
драма и страдашки, херт-комфорт, возможно даже ангзд немного

читать дальше, 3,8К слов

В объятьях Марко было тепло и уютно. Двигаться не хотелось, и, хоть Олли настойчиво пихали последние минут двадцать затем, чтобы он отчаливал домой и не задерживался в «опасном месте», предпринимать каких-либо попыток встать он не планировал. Он, очевидно, собирался провести с Марко весь остаток того времени, что ему отмерен. Месяц, годы, целую жизнь, а также и эту конкретную ночь.

Сам же Марко же был активно против такой затеи.

— Давай, тебе надо домой, — он вновь потормошил блаженно растянувшегося на нем Олли. Нет, ему, конечно, было очень приятно лежать вот так вот в обнимку, прижимая хрупкое тело к себе, но проклятый организм вкупе с мозгом не давали расслабиться, и в голове вертелись мысли одна другой опаснее. Пока он себя мог сдерживать. Пока. Но, так как Олли был очень беспокойным и, что самое ужасное, очень привлекательным подростком, окончательно усмирить и загнать в клетки все крамольные мыслишки не получалось, как бы Марко не старался. Выдержка таяла с каждой минутой, проведенной вместе, и можно было быть уверенным, что ночью он перейдет на новый круг Ада. Ночь достаточно темна, чтобы скрыть в себе очень многое, спрятать и растечься черным непроглядным жаром по телу, а это безусловно вызовет последствия. Подарит мнимое чувство вседозволенности, безнаказанности и полной свободы, чем он, безусловно, не обладает, тиская сейчас так нагло разошедшегося подростка.

— Олли, — шикнул Марко, когда теплые губы скользнули по шее. В глазах Олли он видел жадность схожую той, что пылала в нем самом, но кто-то же должен был сохранять здравомыслие. Даже когда к тебе так настойчиво и бесстыдно ластятся, когда жертва сама проситься в руки, когда в мозгу не остается ничего, кроме…

— Тебе пора, — он вновь, придерживая за плечи, отстранил Олли от себя, заглядывая в глаза и безмолвно молясь всем богам о том, чтобы тот не упирался. Боги оказались глухи к молитвам. Очаровательно надув губы и нарочным жестом поправив челку зная, какой это эффект оказывает на Марко, Олли уселся ему на бедра и, состроив обиженные глаза, протянул:
— Ну-у-у…

Марко постарался как можно более небрежно выгнуть бровь на такое театральное представление, сжимая пальцы в кулаки, а иначе его руки рисковали бы оказаться на такой завлекательной талии, где бледная кожа обтягивала выпирающие тазобедренные косточки. Пассаж оказался удачным — Олли не заметил титанического самоконтроля, заставившего затвердеть все мышцы в теле. Его лицо из обиженного тут же переплавилось в умоляющее, и он поспешил перелезть на кровать, изображая невинного агнца.

— Пожалуйста. Уже поздно… Да и тебе лучше не провожать меня до дома — мало ли что, — он похлопал ресницами на всякий случай. — Я не буду тебе мешать, буду тихо-тихо себя вести и… дразниться тоже не буду.

Все начало фразы слова сопровождал ангельский взгляд, но под конец хитрая, поистине дьявольская улыбка расплылась по его губам, и Марко, уже сдавшийся (как будто у него был выбор), тяжело вздохнул.

Хорошо, что кресло у него тоже раскладывалось — да будет благословлена Икея. Спать в обнимку с юрким и горячим, вызывающим ассоциации с гибкой ящеркой, Олли было бы натуральным самоубийством. Скрючившись на кресле и подтянув колени к подбородку, Марко напряженно вслушивался в чужое сопение, опасаясь диверсий, что вполне имели место быть в перспективе. Иногда он задумывался над тем, кто же тут над кем проводит насилие психологическое и физическое (по законодательству), но каждый раз убеждал себя в том, что это лишь жалкие оправдания, и это его все равно не спасет.

Зашуршавшее одеяло вывело его из полудремы, заставив встрепенуться. Раскрывшийся Олли, с беззастенчиво перекрученной и задравшейся футболкой сладко обнимал подушку, не имея ни малейшего представления о том, какие глубокие моральные переживания терзают того, в кого он имел опрометчивость влюбиться. Вздохнув, Марко поднялся со своего места, вновь укрывая Олли и скрывая от глаз и плоский живот, и длинные, по сравнению с телом, худые ноги, едва прикрытые шортами.

Это будет очень долгая ночь…

Сны его были тяжелы. Еще бы… Все инстинкты взрослого мужчины выли и скребли изнутри грудь, ощущая рядом с собой достойную жертву, и сознание погрязло в разнузданном, откровенном жаре неосуществимых желаний. В его снах Олли был открыт, доступен и восхитительно откровенен, так что Сааресто всю ночь вертелся на своем месте, и смог уснуть только под утро — измученный и разбитый.

Яркие губы скользили по члену, прихватывали слегка кожу, сжимали и делились влажным теплом, юркий язык щекотал выступившие венки, и умоляющий шепот срывался с губ Марко: «Да… Еще… Еще немного». Хотелось выгнуться в умелый рот, хотелось запустить руки в длинные светлые волосы и задать жесткий ритм, вбиваясь так далеко, как это позволяло мягкое, расслабленное горло, и…

Марко вздрогнул всем телом, когда волна подступающего оргазма пронеслась по телу, и открыл глаза. Он и правда был возбужден. И ему и правда делали минет. Он застонал и с силой надавил на глаза сквозь закрытые веки, стараясь немного отвлечься. Уж лучше бы он и правда спал. И никогда не просыпался…
Олли, склонившийся над его пахом, старательно работал ртом, и это завораживало. Покрасневшие губы скользили по члену — совсем как во сне; язык описывал спирали и кольца, поджигая кровь — совсем как во сне; челка скрывала глаза, и светлые пряди щекотали живот — совсем как во сне. Это было невыносимо. Марко потянул руки к светлой макушке, намереваясь оттолкнуть Олли, но очередное движение губ до самого основания прошибло горячим потоком, и он вновь со стоном откинулся на подушку, не в силах вынести происходящего.

«И где этот чертенок такому научился?..», — билась в голове одна единственная мысль, мечась в девственно чистой черепушке как обезумевшее насекомое.

Очередное движение, пошлый звук, и Марко издал хриплый, низкий стон. То, что над ним сейчас проделывали, было чертовски приятно, и руки дрожали от осознания, что совсем рядом находилось еще чистое, непорочное, ужасающе молодое существо, прекрасное и влекущее, способное на такое.

Олли выпустил его член изо рта, прижался щекой к внутренней стороне бедра, ища взгляд Марко своими глазами. Хитро улыбнулся и, дразнясь, оставил легкий отпечаток своего дыхания внизу живота.

— Что ты… Прекрати… Пожалуйста… — короткая передышка позволила Марко подать голос, хоть тело и сопротивлялось. Грешное, охочее до наслаждений тело требовало силой принудить Олли вернуться к прерванному занятию, вернуть на его законное место, и Марко скрипнул зубами. Сдерживать себя было трудно. Хотелось вывернуться, схватиться рукой за тонкое, белое горло, опрокинуть на пол и напористо двигаться в хрупком теле, не заботясь о последствиях, не переживая о чувствах партнера, не сдерживая себя…

— Тебе что-то снилось. Что-то очень приятное, — Олли с хитрой улыбкой мягко погладил ладонью член Марко, а затем лизнул головку, словно котенок, пачкающий усы в молоке. Только в случае с Олли у котенка были короткие рожки и дьявольский огонь в зрачках. — Вот мне и захотелось… помочь, — он вновь быстро провел языком под уздечкой, а затем зашипел от боли: Марко, сверкнув злостью в глазах, все же запустил пальцы в длинные пряди, но не затем, чтобы задать нужный себе темп, а оттаскивая от себя разошедшегося подростка.

— Идиот! — яростно зашипел он. Нужно было оттолкнуть от себя Олли и отправиться в душ, но вид ярких, покрытых слюной губ завороживал, и теперь он отчаянно боролся с желанием смять их в поцелуе.

— Марко… — захныкал Олли, вновь превращаясь в невинное создание, требовавшее ласки, нежности и защиты. — Ну пожалуйста… Я ведь хочу помочь!
— Черт, как же ты не понимаешь!..
— Не хочу ничего понимать. Хочу быть с тобой! — хватка на волосах ослабла, и Олли, почувствовав это, тут же ринулся в контратаку. Навалился сверху, вжался всем гибким телом, притерся бедрами к до сих пор не получившему разрядку Марко, вырывая у последнего стон вожделения и понимания.

Ну конечно! Наверняка этот чертенок услышал, как Марко звал его во сне по имени, возбудился и решил не только помочь, но и свое любопытство утолить.

— Нельзя… Олли, пожалуйста. Нам нельзя… Мне нельзя, — Марко прикрыл глаза, ощущая, как дрожат веки. Самообладание таяло, и лишь последние жалкие крупицы удерживали его на краю пропасти. Он весь трясся, ощущая телом каждую косточку развалившегося на нем Олли, его возбуждение, его горячее дыхание на своей щеке… Это было невыносимо. Гораздо больше, чем может выдержать обычный человек.

— Марко… — Олли, кажется, не слышал мольб. Он сам умолял. Ткнулся губами в подбородок, приластился, такой маленький и трогательный, теплый, дышащий юностью и невинностью. Просящий. Готовый на все, лишь бы заполучить то, что ему хотелось. — Марко… — он скользнул вниз, почуяв слабину, и вновь принялся за дело. Хватило пары движений, чтобы взорвать Сааресто и тело, и мозг. Удушающая волна заставила задрожать, застонать коротко и тонко, сжать кулаки и излиться в любезно предоставленное горло.

Олли отстранился, уселся на пятки, облизываясь и смотря глазами с расширенными зрачками на полностью обессиленного Марко. Он и сам дрожал от своей смелости, от возбуждения и удовлетворения. Нервно пригладил волосы рукой, а затем пискнул, когда сильные руки сжали в тисках, притянули к себе, а тяжелое тело подмяло под себя. Рука Марко скользнула под его шорты, под белье, отрицая само наличие этих хлипких преград, и сжала твердый член.

Олли всхлипнул, когда его принялись резко и быстро ласкать, почти больно, и задрожал всем телом. Посмотрел в глаза Марко, замер, увидев в них свой приговор, увидев настоящую злость. Совсем как тогда, на мосту. Стало страшно, но физиология делала свое дело, и он был в состоянии лишь стонать и извиваться в чужих руках.

Упереться ладонями в широкие плечи, сжать в робкой попытке то ли оттолкнуть, то ли прижать еще ближе. Марко яростно скалился, двигая рукой, а второй с силой упираясь в узкую грудь у самого горла. Черты его лица исказились, и в оскале читалось желание причинить настоящую боль, напугать, но он лишь с рычанием дрочил Олли, наслаждаясь хрипами, вырывая из горла умоляющие вскрики, мало походя в этот момент на человека. Скорее на смертельно опасного зверя.

Со вскриком Олли излился в ласкающую его ладонь, и тут же оказался отшвырнутым в дальний угол. Из глаз брызнули слезы от обиды и непонимания, и он остался сидеть там, подтянув колени к груди. Наблюдая, как Марко, подтянув штаны, вскочил на ноги и теперь носился по комнате, явно пребывая в совершенно разбитом состоянии.

— Марко… — слабо позвал Олли, а затем вздрогнул, когда встретился взглядом с безумным взглядом. Почему-то теперь было не смешно, а приятное томление быстро покидало тело. Он со страхом ожидал того, что последует дальше, и сердце упало куда-то в живот, когда ожидания подтвердились.
— Уходи.

Марко замер поодаль, словно опасаясь подходить ближе. Закрытый, опустевший взгляд, плотно сжатые губы, желваки, играющие на скулах — он совершенно не походил на того доброго, смешливого Марко, которого Олли помнил.

— Марко, ты обиделся? — Олли жалко задрожал, опасаясь двигаться. Стало больно и тоскливо. Хотелось подойти ближе, прижаться, успокоить и успокоиться самому. Он протянул руку, но Марко шатнулся еще дальше, обрывая всякие связи.
— Заткнись. И уходи. Сейчас же.

У него было абсолютно непроницаемое лицо, но сквозь эту маску все равно прорывались крупицы эмоций. Отвращения?.. Ненависти?..

Олли замер в страхе. Он не хотел верить в то, что видел, но выхода, кажется, не было. Нет. Нет… Нет, нет, нет. Пожалуйста. Только не это, только не вновь холодное презрение. Он не хочет быть пустым местом для этого человека, никогда, ни за что! Но реальность была неумолимой. Марко явно не хотел, чтобы он приближался. Он хотел, чтобы Олли ушел.

— Пожалуйста… — слезы застили глаза. Он не выдержит еще раз чего-то подобного! — Я сделал что-то не так? Тебе не понравилось? Я больше не буду, только не прогоняй…
— Вон! — закричал Марко, швыряя ему в руки брюки. — Убирайся!

Плача, Олли принялся быстро натягивать одежду, не особо заботясь об аккуратности или даже о том, что надеть все правильной стороной. Он ничего не видел из-за слез, а сердце, кажется, было готово разорваться прямо сейчас.

Он схватил свою куртку с вешалки и вырвался за двери квартиры Марко, уже не в силах сдерживать рыдания. Важная часть жизни, нет, вся жизнь только что покинула его, осталась по ту сторону, ненавидя и презирая его, а значит, жить больше смысла не было. Разве можно жить с половиной сердца?

С другой стороны двери Марко, едва только она хлопнула, тяжело осел на пол, запуская в волосы трясущиеся пальцы. Так было лучше. Он едва контролировал себя, когда касался хрупкого, открытого и полностью покорного ему тела. Едва успел сдержать себя. И уход Олли был лучшим выходом. Уж лучше причинить боль злыми, необоснованными словами, чем сломать жизнь и психику.

Его всего трясло, и Марко подумал, что ему срочно нужно закурить.

***

Прошло несколько дней после произошедшего. Олли слабо походил на живого человека. Мама обеспокоенно порхала вокруг него, не в силах понять, что случилось с сыном и чем он заболел, бессильная чем-то помочь. Он же пластом валялся в постели, не в силах подняться. Не ходил в школу все эти дни, не появлялся на репетициях и думал о том, что как хорошо было бы умереть. К сожалению, Олли был так разбит, что не мог даже дойти до аптечки, в которой была упаковка сильнодействующего снотворного, которое принимал отец. Сил не было ни на что. Даже на слезы.

Только на надежды о том, что в одно прекрасное утро он просто не проснется. Ведь смысла просыпаться уже не было. Он был противен Марко. Отвратителен. Марко его оттолкнул. Марко не хотел его больше видеть. Жизнь была лишена всей своей красоты без Марко.

Так что Олли целыми днями лежал в кровати, иногда забываясь тревожными снами, в которых все повторялось опять и опять. В которых он опять, как и когда-то, чувствовал себя отвратительным насекомым, которое было настолько пугающим и мерзким, что все его хотят раздавить и откинуть куда-нибудь подальше. После этих сновидений он просыпался, задыхаясь слезами, которых не было. Сердце болело, и в такие моменты казалось, что блаженное избавление, благословенная смерть уже близко, но это была лишь иллюзия. И он был вынужден жить дальше. Каждый раз. Прокручивая в голове произошедшее и не в силах что-либо изменить.

— Сынок, тебе принести еще что-нибудь? — мама легко коснулась губами его лба, откинув ладонью волосы, проверяя температуру. Она была готова обеспокоенно виться вокруг него целыми днями, но нужно было работать, и сейчас родители были в его комнате, взволнованные, но бессильные что-либо сделать.

Доктор не смог поставить внятного диагноза. Просто сказал, что это обычная хандра и упадок сил, посоветовал пропить курс витаминов и ушел, не привнеся ясности, оставив родителей в страхе заламывать руки.

— Нет, мам. Я в порядке, правда. Не волнуйтесь, идите, вам ведь уже пора, — Олли слабо улыбнулся, стараясь выглядеть бодрым и веселым. Он не хотел, чтобы они беспокоились, но поделать ничего с собой не мог, и лишь дарил неживые улыбки бледными губами.
— Если что — сразу же звони, хорошо? Я оставила завтрак у тебя на столе, поешь пожалуйста.
— Хорошо, — он постарался выглядеть нормальным и здоровым для них. Чмокнул маму в щеку, обнял отца, и вновь обессиленно упал на подушки, как только захлопнулась дверь в его комнату. Затем щелкнула и входная дверь, и вся квартира погрузилась в тишину.

Олли бессмысленным взглядом смотрел в потолок. Ничего не хотелось. Ни есть, ни дышать. Но он ведь обещал. Надо побыть примерным сыном. Хотя бы эти отношения не испортить. Ведь, если любой человек в его жизни терпит его с таким же трудом, как и Марко, то любая мелочь способна привести к разрыву.

Пошатываясь, он выбрался из-под одеяла и подошел к своему рабочему столу. На подносе стояла тарелка с яичницей, чашка с чаем и немного печенья в вазочке. Яичницу он не тронул, но погрыз сладостей, запивая их чаем. Тяжело опустившись на стул, Олли медленно наполнял желудок, не видя в этом особого смысла. Смысла теперь вообще ни в чем больше не было, включая и факт его существования. Взгляд скользил по комнате. Плакаты на стенах, фотография отдыха с одноклассниками, тетради и учебники… Все было серым, ненужным, незначительным — теперь, когда Марко оттолкнул его навсегда. И гитара тоже, сиротливо примостившаяся в углу комнаты. Для кого теперь нужно учиться играть? Репетировать что-то?

Чай внезапно показался каким-то горьким, и он поставил чашку обратно на поднос. Вздохнул, смахнул влагу с ресниц, а затем полез в ящик стола. Там лежал канцелярский ножик. Он почти не пользовался ним за ненадобностью, но все равно держал поблизости, заботливо завернутым в целлофан.

Олли повертел ножик немного в пальцах, все еще не решаясь. Желтый пластик выглядел беззаботно, жизнерадостным и безопасным, но внутри скрывалось острое, смертельно опасное лезвие, и такой контраст был слишком странным для уставшего, лишенного покоя мозга. Наконец, он надавил на пластиковую кнопку, выдвигая полоску остро заточенного железа. Со вздохом посмотрел на свои руки.
Царапины, оставленные струнами, давно уже зажили, и на подушечках были лишь едва заметные белесые полосы. Он вспомнил, как Марко бинтовал ему руки, и горько зажмурился, прогоняя призрак прошлого. Все равно это все было слишком давно, и так ложно. Этого больше не существовало, а значит, и вспоминать было не зачем.

Олли перевел взгляд выше, на предплечья. Голубоватые вены свободно просматривались под бледной, истончившейся кожей. Такие доступные. Решающие все проблемы. Нужно лишь просто…

Он сглотнул, переводя взгляд на нож в своих руках. Тронул подушечкой пальца лезвие. Острое, значит, будет не очень больно. Гораздо легче, чем если взять кухонный нож.

«Ну же… Тряпка… Ты ведь сам этого хотел…»

Дыхание потяжелело. Было страшно. Слезы вновь навернулись на глаза. Он был слишком жалким даже для того, чтобы оборвать свою никчемную жизнь. Порочный круг никчемности. Слишком бесполезный, никому не нужный, слабый мальчишка.

«Давай же, черт! Сделай это. Избавь многих людей вокруг себя от обузы в своем лице!»

Прерывая его мысли, раздался звонок в дверь, и Олли отдернул лезвие, уже надавившие на кожу. Шмыгнул носом, и медленным шагом направился в прихожую. Открыл замок не глядя, а после обмер.

Марко. С его кофтой в руках. Стоял на пороге, отстраненно хмурясь и как всегда выглядя слишком привлекательным. Олли почувствовал запах сигарет и приятный аромат парфюма. Почувствовал и чуть не задохнулся. От накатившей тоски, от разом набухшего кома в горле. Хотелось кинуться Марко на шею, разрыдаться, обнять и самому оказаться в объятьях, но… Но он оказался лишен этого всего по собственной глупости, так что тосковать не было смысла.

— П-привет, — запнувшись, поздоровался он, не спеша пропускать гостя внутрь. Марко это, кажется, тоже заметил. Потемнел как-то взглядом, но никак не прокомментировал негостеприимность.
— Здравствуй. Вот, занес. Ты забыл… — он судорожно сглотнул, — тогда…
— Да… — слабым эхом откликнулся Олли, принимая из рук Сааресто свою вещь, едва удержав себя от желания провести пальцами по руке Марко и обхватить его за ладонь. — Спасибо…

Он не знал, что больше сказать. Очевидно, навестивший его, наверно, в последний раз Марко тоже. Они уже начали расходиться по своим делам — по своим жизням, которые больше никогда не пересекутся — когда Марко неожиданно резко замер и нахмурился.

— Зачем это тебе? — ровным голосом спросил он, указывая на нож, который Олли до сих пор продолжал сжимать в кулаке.

Поднял взгляд — слишком внимательный, слишком сопереживающий и обеспокоенный, и это оказалось слишком. Те эмоции, что копились в Олли все это время, вся та неудержимая буря внезапно взметнулась, нашла слабину и прорвалась наружу неудержимым потоком.

Олли почувствовал, как его губы задрожали, зрение резко пропало, оставив вместо себя только размытое слезами лицо Марко, и он расплакался так отчаянно и болезненно, что не было никакой возможности больше остановить эти слезы или как-то себя сдержать. Как тогда, в квартире…

Он отшатнулся вглубь квартиры, стремясь поскорее закрыть дверь, не дать Марко что-то предпринять. Он не хотел вновь заметить отвращение в любимом лице, но ведь вид зареванного школьника наверняка его вызовет, разве нет?

Но Марко оказался быстрее. Ворвался внутрь, и… неожиданно опустился перед ним на колени. Обнял, позволил привалиться к себе, выдрал из ослабевших пальцев нож, отбрасывая его куда-то далеко, и принялся поглаживать затылок.

— Маленький мой, ну чего ты… Что за глупость ты хотел сделать?

Его голос дрожал, но Олли был не в силах обратить на это какое-либо внимание. Он мог лишь обнимать Марко с силой за шею и прятать лицо в изгибе плеча. Рыдания все никак не хотели ослабевать, и он плакал, плакал, плакал, избавляясь от напряжения, копившегося в нем все эти дни.

— Олли, малыш, хороший мой… Пожалуйста, успокойся… Я здесь, с тобой. Не надо, не плачь. Глупенький. Глупенький… — Марко осыпал тонкую шею легкими поцелуями. Его трясло — он понял, что тот хотел сделать, и кровь стыла в жилах от одной мысли: а что было бы, приди он хоть на минуту позже? Не успей? Не заметив нож? Дрожь гуляла по телу, и оттого он еще сильнее обнимал тонкое тело.

— Я ведь как лучше для тебя хотел, а ты такую глупость задумал сделать… Глупый ты мой, глупый…

Все еще рыдающий Олли постарался немного отстраниться, что получилось сделать с трудом, потому что Марко не отпускал. Не хотел отпускать. Они встретились взглядами, и Олли зачастил со скоростью пулеметной очереди, проглатывая слова и давясь слезами:
— Пожалуйста… Пожалуйста, Марко… Я не буду больше, никогда, ни за что больше не буду, только не бросай меня! Не уходи опять! Я без тебя не выживу, ты мне нужен!
— Тише, успокойся, я не…
— Пожалуйста, пожалуйста! Я буду делать все, как ты скажешь, никогда не ослушаюсь, буду тем, кем ты мне скажешь быть, но прошу, прошу тебя, пожалуйста…
— Тише! — Марко резко притянул его к себе, вновь вжимая в свое плечо и тем самым заставляя замолчать, прекращая неудержимый поток слов. Олли заикал, заходясь в судорожных вздохах, но покорно замолчал, лишь до треска сжимая в кулаках футболку Марко.
— А теперь слушай меня. Внимательно слушай, — теплая ладноь опустилась на тонкую юношескую спину, поглаживая и успокаивая. — Я прогнал тебя тогда не потому, что ты мне противен. Не потому, что хотел нарочно обидеть тебя. Разве я не говорил тебе, как ты прекрасен? Как ты мог так подумать? — Олли уже хотел было ответить, но на него опять шикнули, и он послушался, продолжая прижиматься к теплому телу. Тем временем Марко продолжал:
— Я прогнал тебя тогда, потому что… — он замолчал на какое-то мгновение, раздумывая, говорить ли правду. Горько вздохнул, он решительно кивнул самому себе. Говорить. Не надо тайн и недомолвок, иначе происходящее может повториться когда-нибудь. — Потому что боялся, что не удержу. Себя не удержу.

Он вжался лицом в шею Олли, опаляя нежную кожу горячим дыханием, и зашептал:
— Когда же ты уже поймешь, что ты очень красивый и очень нравишься мне? Что ты меня возбуждаешь… — он коротко коснулся губами яростно бьющейся жилки, вызывая у Олли короткий блаженный выдох. — Очень возбуждаешь. Но я могу причинить тебе боль. Очень много боли. Поверь, ты не хочешь ее знать. И потому я тогда был так груб, возможно, неоправданно. Но я правда был на самом краю. Еще немного, и я бы не смог больше терпеть. Еще бы немного, и ты бы меня никогда не простил, — Марко потормошил доверчиво прильнувшее к нему худое тело, чтобы ласково провести ладонью по щеке, смахивая слезы.

— Ты должен понять, что я могу быть для тебя очень опасен. Очень, Олли. Я не хочу, совсем не хочу причинять тебе страдания, ломать твою жизнь. Тогда я просто испугался, что не смогу… Не смогу сдержать данное себе обещание, понимаешь?

Олли медленно кивнул. Действительно. Он не думал об этом. Был лишь эгоистично занят своими собственными желаниями, совершенно забывая о Марко, о его чувствах и потребностях. Стало стыдно за свои тогдашние поступки и действия, и на глаза опять навернулись слезы.

— Ну, малыш, пожалуйста. Перестань плакать, — Марко с ласковой улыбкой на лице нежно смахнул капельки влаги с его ресниц, а потому плакать захотелось еще сильнее, но Олли приказал себе хоть немного успокоиться.
— Я, да… Прости. Просто я понял… Извини меня пожалуйста, Марко. Я не понимал, что…
— Т-ш-ш, — Марко мягко заставил его замолчать, прикасаясь губами к его губам в нежных, невесомых поцелуях. Забирая всю боль, обиду, успокаивая, оберегая, и позволяя просто наслаждаться этими прикосновениями и теплом, исходившим от него.
— Ты не уйдешь? — Олли обессиленно прижался щекой к чужому плечу, когда его мягко подхватили на руки и куда-то понесли.
— Нет. Никогда. Только обещай меня слушаться. Обещаешь? — Марко бережно опустил доверчиво свернувшегося у него в руках Олли на кровать, укрывая одеялом.
— Обещаю… — только и успел шепнуть тот прежде чем провалиться в сладкий сон.

Чтобы поутру обнаружить у себя под подушкой свою любимую шоколадку и легкий запах знакомого, любимого парфюма, витающего в комнате.

@темы: фанфик, pairing: Marko/Olli, AU

---

В каждой жизни

[L_imliss]

идея о перерождениях
ER, херт-комфорт, налет фэнтези в виде королей, волшебных замков и магов, 3к слов, вычитано слабо

Читать дальше

Холодно до ужаса — он дрожит даже под двумя одеялами. Марко старается не вспоминать о том, что именно он послужил катализатором возникновения идеи снимать в жуткий мороз в пустом, неотапливаемом особняке, и, соответственно, сам виноват в выплясывающих чечетку зубах и костях, покрывшихся льдом. Потому что от осознания собственной глупости становится еще холоднее, хотя казалось бы больше уже некуда.

К тому же с самого утра у него странное, тяжелое ощущение в груди. Когда они заканчивают снимать очередную сцену и дают актерам отогреть носы с пальцами, Марко всегда уходит в дальние помещения, где никого нет. Бродит там, слушая эхо собственных шагов и безуспешно пытаясь отыскать то, что его тревожит. Это похоже на едва слышный зов. Это как будто на тебя накинули лассо и тянут куда-то, только ты никак не можешь понять куда. Тебя вообще кто-то тянет? Пока съемочная группа кучкуется как стая пингвинов, обсуждая уже отснятый материал и прикидывая, как бы снять новый, сам Марко ходит туда сюда по лестницам, заглядывает в полуразвалившиеся пустые комнаты и ищет. Ему страшно? Немного. Ему больно? Возможно. Ему интересно? Безусловно.

Он, как ищейка, идет по следу, ориентируясь на повисшие в воздухе ленты едва уловимого следа. Этот след петляет, теряется и вновь находится. Он прерывчатый, неясный, ведущий непонятно куда. Он, почему-то, заставляет забраться в кладовую, или что это раньше было? Тут особенно пыльно, особенно темно. Тут тесно, а воздух застыл, как желе.

Марко начинает задыхаться, а затем, коротко вскрикнув, куда-то падает…

Он в темнице. И его больше не зовут Марко.

На его руках — кандалы, камни до боли холодят спину, зато хоть как-то защищают от свистящего ветра. Углов нет— камера кругла, как клетка для птицы, и нужно постараться для того, чтобы найти положение, в котором тебя не доставал бы сквозняк. Напротив его лица — толстые железные прутья, сквозь которые виднеется мост, уходящий в туман, и бесконечная высота под ним.

На нем непонятная роба, его руки грубы, пальцы в каких-то разноцветных пятнах, а тяжелые железные браслеты на руках с цепями, тянущимися к стене, растерли запястья в кровь. Но ему почему-то не страшно. Он что-то ждет. Кого-то.

Клетка, в которой его держат, маленькая — она даже не позволяет выпрямить полностью ноги, так что он хоть и с трудом, но поднимается, с наслаждением делая те два-три шага, которые позволяет маленькое пространство. А после в груди разливается радостное тепло, ведь по мосту к нему спешит невысокая, хрупкая фигурка, которую он так ждал.

Стражники по бокам решетки, которых он заметил только сейчас, молчат, но он явственно ощущает неодобрение, которое мелькает отблесками в их отполированных доспехах. Они не двигаются и не мешают фигурке, даже вытягиваются в уважительной стойке, когда та приближается и оказывается невысоким, худощавым пареньком.

Он совсем юн, у него светлые волосы и глаза, горящие огнем познания и любопытства. У него молочная кожа, тонкие пальцы и он окружен той неповторимой аурой непорочности, которой обладают лишь исключительные люди. Он будто ангел. И в голове у узника на мгновение мелькает мысль о том, что он может разрушить это все свой черной душой. Мелькает и пропадает, ведь радость встречи и восторг от лицезрения чистого, умного и доброго лица вытеснит все мысли на свете.

— Вы здесь, мой Принц, — голос вырывается охрипшим рыком, и юноша тут же принимается копаться в холщовой сумке, извлекая на свет закупоренную флягу и протягивая ее через прутья.
— Ваше Высочество, Вы ведь знаете, что не положено, — один из стражников с алебардой в руках неодобрительно косится на мальчишку, но, встретив возмущенный и строгий взгляд из-под сведенных бровей послушно умолкает, больше не смея вмешиваться.

Узник делает несколько жадных глотков, с наслаждением чувствуя, как вода смачивает пересохшее горло. Он благодарно склоняет голову и возвращает флягу, а после усаживается на каменный пол у самой решетки, и Принц следует его примеру, опускаясь на маленькую подушечку, принесенную с собой.

— Я ведь обещал прийти, Золтар, — юноша расцветает улыбкой, продолжая копаться в сумке. В светлой рубашке и едва застегнутом жилете из овчины он выглядит так же прекрасно, как и в церемониальных одеждах и короне, а ясная улыбка придает ему еще большего очарования.
— Вы вовсе не обязаны, да и Ваш отец Король против. Я его пониманию. Я недостоин Вашего внимания, а Вы все равно продолжаете приходить… — Золтар устало улыбается, склоняя голову набок и с нежностью наблюдая, как солнечный лучик путается в прядях волос мальчика.
— Не смей так говорить, — Принц грозно хмурится. — Ты замечательный человек. Ты не совершал тех преступлений, в которых тебя обвиняют. Моя мать… — тут юноша запинается на мгновение, сглатывая комок в горле, и узнику до боли хочется провести рукой по нежной коже, смахивая скатившуюся одинокую слезинку, — ты не мог ее спасти. Никто не мог. А отец просто сошел с ума, — последнюю фразу Принц говорит резко, с явной болью, но вместе с тем и наслаждением. Признаваться — пусть даже пока только себе — может быть болезненно, но вместе с тем и приятно. Юный наследник престола сейчас именно в такой ситуации. Смерть королевы пошатнула короля сильнее, чем можно было ожидать, и в ярости он принялся преследовать всех тех, кто хоть как-то был причастен к этому. В том числе и своего верного придворного мага. Золтар был обвинен в черном ведунстве, а вся магия в королевстве оказалось под запретом.

Сейчас его держат в заточении в самой высокой башне, в отдалении от основных помещений замка, а через несколько дней должна состояться его казнь. И Принц безумно переживает по этому поводу. Ему больно от того, что такой прекрасный и умный человек вынужден платить за безумства его собственного отца.

Тем временем из сумки на свет извлекаются несколько кусков хлеба и сыр, и юноша принимается настойчиво пытаться протиснуть их сквозь прутья.

— Прошу, мой Принц, не надо. Вы ведь знаете, что запрещено. Мне достаточно воды, — Золтар мягко улыбается, на мгновение накрывая тонкую кисть мальчика своей рукой и встречая полный отчаяния взгляд. Они живут такими прикосновениями. Полными невысказанной нежности, тайн, которые останутся навсегда лишь с ними наедине, а не будут разделены между двумя. Мимолетно, легко, так, чтобы стража не заметила. Чтобы в сердце лишь на мгновение вспыхивал и поддерживался крохотный огонек тепла.
— Мне и приходить к тебе нельзя, — на длинных ресницах Принца вновь блестят слезы, когда еда оказывается у него в руках нетронутой — маг под любым предлогом отказывается есть, и это убивает. Убивает и его тоже, убивает ту последнюю крупицу надежды, которая иногда еще вспыхивает на задворках сознания. Он не хочет смерти Золтара. Он не хочет смерти того, кто был рядом с ним всю его сознательную жизнь, кто утешал и наставлял, помогал и радовал во времена самой черной грусти. Он не хочет, чтобы весь его мир в одночасье погас.
— И одним лишь этим поддерживаете во мне желание жить, — узник прижимается головой к прутьям, позволяя юноше коснуться своих спутанных, грязных волос в ласковом жесте. Он знает, что его Принц сейчас тихо плачет, скорее всего даже сам не замечая этого, и также он знает, что не в силах наблюдать за этим.
— Расскажи мне еще что-нибудь, пожалуйста… — просит надломленный, грустный голос, полный страдания.

И он рассказывает, рассказывает вновь и вновь истории, которых знает великое множество. Как делал это раньше — до того, как его окружила каменная клетка, а вся жизнь окончательно сосредоточилась в восторженных глазах наследника престола.

— Черт, что происходит? Какого черта мой телефон разрывается от звонков, несущих вместо слов несвязный бред?! — Олли вихрем ворвался в комнату. Заметив столпотворение тут же бросился в ту сторону, а, растолкав людей, замер, забыв сделать вдох. На кровати, вытянувшись безвольной куклой, лежал дрожащий Марко. Несколько одеял и куртка, которыми тот был укрыт, не помогали унять крупную дрожь, которая его колотила, глаза под закрытыми веками бегали из стороны в сторону, а губы шептали что-то бессвязное.

Его обнаружили около десяти минут назад забившимся в какой-то угол. Марко ни на что не реагировал, не слышал того, что ему говорили, и бредил. Совместными раздумьями было решено звонить Олли, и пока тот добирался до места съемок, Марко спешно подняли с пола и постарались обеспечить максимум комфорта. Никто не понимал, что с ним происходило, и это заставляло цепенеть и терять всяческие ориентиры и ниточки здравых мыслей. Хоть каких-нибудь мыслей.

Олли потерянным взглядом разглядывал лицо Марко, не зная, что ему предпринять. Бездумно склонившись к другу, он провел пальцами по четко выделенной гримом скуле. Марко застонал и открыл глаза, цепляясь ледяными пальцами за руку Олли и встречаясь с ним взглядом.

— Олли… — выдохнул он, позволяя гладить себя по щеке.
— Да. Да. Я здесь. Ты можешь рассказать, что случилось? — Олли поспешил сесть рядом на постель, склоняясь ближе и прислушиваясь к хриплому дыханию.
— З-забери меня отсюда. Домой, — Марко, шатаясь, неожиданно предпринял попытку встать, с силой вцепившись в плечо друга, и Олли вопреки желанию пришлось работать опорным объектом. Будь его воля — он бы вызвал сюда всех врачей из ближайшей больницы и оставил Марко в постели до скончания веков, но у того, как всегда, было собственное видение ситуации.

Кое-как они добрели до машины, и Марко безвольной марионеткой рухнул на заднее сиденье, тут же сворачиваясь в комок. Быстро вырулив на дорогу, Олли выжал из автомобиля максимум скорости, стараясь доехать до квартиры как можно быстрее. Предательская мысль отвезти Марко вместо этого в больницу была сильна, но, поколебавшись, он все же решил выполнить то, о чем его просили без всякой отсебятины, пусть волнение и страх и скручивали его внутренности в тугой комок и вызывали тошноту.

Как по будильнику, когда они оказались под подъездом, Марко проснулся. Он продолжал дрожать, но взгляд приобрел хоть какую-то осмысленность. Всю дорогу до двери квартиры Марко не выпускал Олли из объятий, кажется, решив с ним срастись в одно целое. Елозил носом по виску, бормотал что-то про запах тела и запускал ладони под расстегнутую куртку и кофту, заставляя кожу покрываться мурашками.

— Черт, Сааресто, если весь этот спектакль ты устроил лишь для того, чтобы откосить от съемок и развести меня на секс — моя реакция тебе не понравится, — пропыхтел Олли, когда они вваливались в квартиру.

То, что случилось дальше, заставило его поменять мнение — уж лучше бы это был спектакль. Стоило закрыть дверь, как Марко покачнулся, сполз с его плеча и рухнул на пол без сознания, заставив Олли издать короткий вскрик и на мгновение перестать ощущать биение сердца.

Быстро склонившись над другом, Олли с облегчением убедился, что пульс есть, а дыхание в норме. Марко по температуре кожи все еще напоминал ледышку, вновь вернулась лихорадка. Кое-как дотащив его до кровати, Олли, обложившись лекарствами, как боеприпасами, впал в мучительное ожидание.

— Ваше Высочество, Ваш отец желает Вас видеть, — стражник лязгнул доспехами, выравниваясь по струнке перед наследником престола и передавая приказ Короля.

Принц, вздохнув, отдал подбежавшему слуге мешок и подушку, с которыми он ходил к Золтару, а сам двинулся в сторону тронного зала. Не нужно было быть провидцем, чтобы понять — очередной тяжелый разговор будет касаться личности мага и тому, что он бегает к нему в башню заточения вопреки приказу.

Юноше не нравилось то, что его отец так резко поменял отношения к тому, с кем еще неделю назад он советовался по абсолютно любому вопросу. Золтар был умный и начитанный, обладал незаурядным чувством юмора и доброй улыбкой. Его невозможно было не любить. И сейчас он вынужден был гнить в темнице лишь потому, что Король не мог понять — посторонние люди не обязаны расплачиваться за его собственные ошибки или невнимательность, а ответственность нельзя перекладывать на того, кто попался под горячую руку.

Перед ним распахнулись двери, и принц вошел в просторную залу с высокими потолками. У дальней стены, прямо напротив входа стоял трон, на котором и восседал его отец. Его Король. До недавнего времени Рагнар слыл вполне себе мудрым и рассудительным правителем… Что ж, что говорили об его отце сейчас юноша задумываться не хотел.

Он медленно приблизился, а затем почтенно поклонился. Отец взирал на него неодобрительно. А если быть более точным — черные глаза Правителя полыхали едва сдерживаемым гневом. Его грубые черты лица были искажены злобой, ноздри крупного носа трепетали, а на скулах играли желваки.

— Ты вновь ослушался меня, — зычный голос короля пронесся по залу. Стражники у дверей превратились в статуи, ветер врывался в зал и заставлял трепетать пламя свечей.
— Да, ослушался, — принц задрал подбородок, отчаянно стараясь удержать дрожащий голос и побороть страх. Отец был страшен в гневе, а подобный разговор происходил у них не впервые.
— Если я велю тебе что-то сделать — ты просто берешь и делаешь это, — король еще старался сдерживаться, но в голосе звенела убийственная ярость.
— Только если это не противоречат здравому смыслу. Я все же не тупоголовый солдафон, а твой сын и наследник.
— Да как ты посмел, ты, негодный…
— Я ослушался потому, что считаю твой приказ полной чушью! — юноша выкрикнул эти слова прямо в лицо поднимающемуся на ноги королю. Он не смог удержать лицо, все напускное спокойствие слетело с него, и из глаз брызнули слезы. — За что ты казнишь его, папа? За что?! В чем он виноват?!
— Не тебе обсуждать мои приказы, сопляк. Стража! — король, полыхавший на сына глазами, махнул рукой солдатам, и те, быстро оказавшись рядом, тут же схватили вырывающегося принца за руки.
— Я буду к нему ходить, буду! Ты ошибаешься — он ни в чем не виноват! И я не позволю тебе убить его! Не позволю!
— Заприте его в покоях и не выпускайте. А ты слушай меня — твой обожаемый Золтар послезавтра распрощается с головой и ты никак не сможешь этому помешать. Это он виноват в смерти моей жены и твоей матери, и я вобью это в твою голову чего бы мне это не стоило. Я избавлю тебя от этой магической заразы, которой он тебя заразил, — король шипел жестокие слова сыну прямо в лицо, пока тот заливался слезами. Юноша никак не мог поверит в то, что этот человек — его отец. Нет. Ни за что. Ни за что… И он даже не сможет попрощаться…

Осознание этого прошлось по телу удушливой опустошающей волной. Принц затих. Медленно поднял голову — заплаканный, с остекленевшим взглядом, он уставился на отца с молчаливой ненавистью, заставив того невольно отшатнуться.

— Это ты убил мою мать, — его шепот был тихим, но отчетливым, и озверевший король с размаху отвесил сыну сильную пощечину.

Обеспокоенный Олли уже третий раз вставал с кровати и подходил к телефону, решая, звонить в скорую или нет. Лихорадка у Марко не проходила уже третий час и больше он в себя не приходил. Умыв и переодев того в нормальную одежду, Олли укутал Марко в три одеяла и периодически проверял температуру.

Он не мог найти себе места и слонялся по квартире словно сомнамбула. Пытался есть — кусок не лез в горло, пытался читать, но через десять минут обнаруживал, что не перевернул ни одной страницы, а лишь только разглядывал лежащего рядом Марко, его сведенные к переносице брови и ряды тяжелых браслетов на запястьях. Иногда он принимался бездумно гладить металлические ободки, кожаные ремешки и нежную кожу рядом с ними. Марко обожал браслеты, и они ему безумно шли, но на его руках их иногда было так много, что Олли подчас удивлялся, как тот вообще может ими шевелить.

Устало вздохнув, Олли выключил прикроватный торшер и, спрятав лицо у Марко на груди забылся тревожным сном, готовый подскочить от любого шороха.

Он сумел ускользнуть из собственной комнаты, оставив стражников с носом, и теперь прятался между домами, пока на главную площадь перед дворцом выводили Золтара. Тот шел медленно — видимо, сил у него осталось совсем мало, но с достоинством и неизменной ласковой и нежной улыбкой. Люди молчали.

Только сейчас юноша заметил, каким худым стал его маг, как изможденно он выглядел. На коже его запястий свежими ожогами горели клейма, призванные запечатать его магию. Чтобы мерзкий колдун не смог бежать, не мог применять отвратительную колдовство. Люди так легко забыли, что та же самая магия лечила их от болезней и защищала их дома.

Хотелось плакать. Хотелось выбежать ему навстречу, обнять и защитить от всего этого ужаса. Он ведь сын короля! Но не смог сделать ничего! И сейчас вынужден таиться в тени, как какая-то крыса, ведь повсюду рыскает стража подобно волкам в ночной час, выискивая его.

Наконец, юноша увидел возможность подобраться ближе, которой не преминул воспользоваться. Он быстро пробирался сквозь толпу сам не зная зачем — ведь все равно ничего уже нельзя было сделать. Но не мог не подойти. Не увидеть вблизи последний раз. Не поймать взгляд умных глаз. Именно в тот момент, когда он пролез под рукой какого-то крестьянина в первый ряд, Золтар споткнулся и упал. Подскочивший стражник тут же опустил тяжелый латный сапог ему на пальцы, и над площадью пролетел отчетливый звук хруста костей, заставивший принца вскрикнуть. Маг немедленно поднял голову, находя в толпе юношу. Улыбнулся ободряюще, даже в такой ситуации продолжая защищать и оберегать. Стражник тем временем грубо вздернул узника на ноги и толкнул вперед. До плахи оставалось всего пять шагов.

На мгновение принц покачнулся от ужаса, теряя ориентацию в пространстве, и знакомая теплая рука помогла ему удержаться на ногах. Он радостно вскинулся, одолеваемый безумной и радостной мыслью — освободился! Но перед ним была лишь тень, и осознание этого выбило весь воздух из легких.

Золтар слабо улыбнулся в ответ на полный отчаяния взгляд своего Принца, коснулся едва ощутимым жестом щеки, нежно проводя по коже, а после, шепнув: «Мы еще встретимся. Я обещаю» растаял. Словно через толщу воды юноша услышал звук опустившегося топора.

Он не помнил, когда и как из него вырвался крик боли. Стражники тут же оказались рядом, беря мальчика под руки, оттаскивая от площади в сторону замка, а он все продолжал и продолжал кричать, видя отрубленную голову Золтара и редкие одобрительные усмешки в толпе.

В тот самый момент он умер.

Марко дернулся и проснулся, жадно хватая ртом воздух. Странно, но он был дома, а не на съемках, было тепло, а на груди спал Олли. Его брови были нахмурены и Марко, захлестываемый какой-то странной нежностью, принялся тут же разглаживать морщинки пальцем, осыпая прекрасное скуластое лицо быстрыми поцелуями.

— Олли, Олли, Олли… — он шептал это имя словно в попытке не забыть, как мантру, укачивая уже проснувшегося и недоумевающего Олли как малое дитя.

В груди было так жарко и плотно, Марко никак не мог разобраться в себе и в своих эмоциях, понять, что же он чувствует и ощущает. Он лишь понимал, что никогда и ни за что не должен отпускать Олли, всегда быть рядом и дарить поддержку в самые темные времена.

— Я люблю тебя, люблю….
— Марко…
— Люблю…
— Марко!

Олли с трудом отстранил от себя неадекватного Марко, заглядывая в глаза. После потрогал лоб, пощупал под челюстью и наконец с силой обнял в ответ. Парадоксально, но с тем, кажется, уже все было достаточно хорошо, и Олли незаметно перевел дух, наслаждаясь теплыми объятьями и хрипловатым голосом, который шептал ему на ухо какие-то глупые нежности. Можно было расслабиться и закрыть глаза, перестать наконец чувствовать удушающее волнение и просто отдаться во власть обволакивающей заботы.

— Я обещал, что мы еще обязательно встретимся, и я выполнил свое обещание.

С мгновение Олли не понимал, о чем тот говорит, а после распахнул глаза, наполненные слезами счастья и понимания.

@темы: фанфик, pairing: Marko/Olli, PG

---

Сингл FALSE KINGS

[Даниловъ]

с приветами ко всему, что было раньше.
олсо всем любви, кто еще тут со мной и моей стюардессой ~<З

@темы: music, video

---

ОЛЛИ ! ! !

[Даниловъ]

@темы: video, события, Olli Tukiainen

---

слшкн 2017 (откопанная стюардесса, часть 12345678)

[PotF RPS]

@темы: video

---

New shows!!!

[= SHA =]

Снежище посреди мая и новые даты концертов!!! Ю-ху!! Сплошные внезапности!



20.5. India, Bangalore, World Music Week Prelude
1.11. Ukraine, Kyiv, Sentrum
2.11. Belarus, Minsk, Re:Public
4.11. Russia, St. Petersburg, Kosmonavt
5.11. Russia, Moscow, Stadium

@темы: события, концерты

---

Привет, меня зовут Олли, мы трахаемся с Марко 24/7.

[Даниловъ]

@темы: video

---

behind the scenes videos

[Даниловъ]

соу мач Олли, IYKWIM.

@темы: video

---

Инстаграмы

[PotF RPS]

инстаграм Маркуса
инстаграм Яски
инстаграм Яни
инстаграм Яри
инстаграм Олли

@темы: ссылки, информация